Александр Маслов

Крылья

«Татьяна, дочка того мещанина, хороша собою казалась. И много парней на нее заглядывалось, только она будто нелюдима была — днями пропадала в приказчицком доме или с Пелагеей уходила у горы травы собирать. Как-то, по осени ранней и от чего-то слякотной, ушли они вдвоем, а вернулись лишь под утро дня следующего. Татьяна вся в слезах шла, а бабка-знахарка вокруг нее птицей растрепанной вилась, то шипела, глаза посторонние отводя. Ругани страшной много в мещанском доме случилось…

Летом же Татьяна разродилась где-то за наделами Горбуновыми. Пелагея снова возле нее крутилась. А когда увидела плод роженицы, то взвыла дико так, что народ со всей округи сбежался. Злыдень какой-то Тимофея мигом известил… Страшное это зрелище было — Тимофей не в себе волосы клочьями с седой головы рвал, потом схватил вилы и убил дочку прямо на сене том. И Пелагею, говорят, убили. Детеныша же безобразного, как кусок грязи, спалили в огне».

Это была странная осень. Середина сентября, но будто что-то тонкое поломалось в небе или самой земле.

Вы слышали когда-нибудь скрипку с надтреснутой декой? Не каждый распознает фальшь в дребезжащем далеко и неуловимо звуке, только некоторые не выносят его, сдавив голову ладонями, кусают губы и даже сходят с ума.

Несколько патронов, что лежали в бардачке „Нивы“, напомнили о себе стуком на ухабе, и Шадрин неожиданно решил свернуть к озеру, чтобы пострелять уток. С полчаса он бродил вдоль берега, осматривая прогалины в зарослях камыша, поднимался на глинистую возвышенность, сходившую крутым обрывом, и глядел на неподвижную серую воду. Было непривычно тихо, словно кто-то остановил стрелки часов, и упало, скатилось в глухую воду время. Молчали лягушки, не шелестели крылья стрекоз, трава под ногами казалась ватной.

— Идем, — Наташа коснулась его плеча. — Скоро вечер. Мы не успеем к матери до темноты. Она, конечно, отпустит Джека, и я не смогу выйти покурить в сад.

— Ты будешь курить в спальне, лежа в постели со мной.

— Да, на той старой скрипучей кровати, — она улыбнулась, прищурившись. — Идем. По-жа-луй-ста.

Беззвучно упали капли дождя, потом повеяло ветром, ровным и странным — с запахом теплой земли, кладбища и каких-то отвратительных, сладких, как тление, цветов. Шадрин не мог припомнить ничего подобного в этих местах, ни краях самых далеких, куда его заносила жизнь. Это был чужой ветер, похожий на осторожное движение тени, тени неведомого мира, — он почувствовал это кожей, каждым волоском, шевельнувшемся вдруг на теле.

— Что с тобой, Игорь? — Наташа приподнялась, заглядывая в его раскрытые широко на запад глаза.

— Ничего. Идем, — он закинул за плечо двустволку и направился к машине.

Капли дождя падали на землю, плевками стекали вязко с листьев подорожника, чешуек пожухлых цветов, застывали в пыли.

Открыв дверь, Шадрин постоял немного. Сквозь прореху в тучах светило солнце, косо и тускло, будто слабый вскрик. Отблеск его над склонами Кума-Юр чертил ступени — путь к кровавому алтарю, а может другому далекому небу. Здесь же шел дождь.

* * *

Дорога скоро размокла, и в глубокой колее, повторявшей изгибы холмов, собрались лужицы, но „Нива“ шла уверенно, переваливаясь с боку на бок на колдобинах, не буксуя на крутом подъеме. Дворники размазывали по стеклу мутные потеки и где-то слева проступали очертания леса, призрачные, словно мазки кисти на картине Моне.

Дождь кончился, едва они достигли бетонки, которая тянулась от заброшенного карьера.

— Мужик… Может, до поселка подвезем? — Наташа опустила боковое стекло.

— Пьяный, что ли? — Игорь притормозил. До Рудного оставалось километров пятьдесят, и необычно было видеть в этих безлюдных местах человека под вечер. Он стоял, опираясь рукой о ствол низкой ветлы, опустив голову и глядя исподлобья, словно пес на чужаков. Вельветовая куртка его была в грязи, хотя рубашка под ней выглядела свежей и чистой.

— До Рудного подбросить? — Шадрин приоткрыл дверь. — А, приятель? Молчишь чего?

— Не езжайте туда… Никогда… никогда! — он шагнул к машине, дернулся вдруг и задышал часто. — Не езжайте! Крылья! А-аууу! Дикие крылья! На все небо!

— Псих! — Наташа тоже вздрогнула: она никогда не видела таких безумных, бешеных глаз, похожих на медные острия.

Она отшатнулась, хватаясь за скользкую ручку стеклоподъемника, а он раскинул руки, выпячивая челюсть с редкими крупными зубами, снова взвыл: „А-аууу!“, — и тут же прыгнул на капот.

— Сволочь! — Шадрин рванул заднюю, резко вдавил педаль акселератора. — Какой ублюдок! — дернул рычаг передачи и выкрутил руль. Шарахаясь от сумасшедшего, „Нива“ взрыла колесами обочину и понеслась вперед.

Незнакомец бежал следом еще метров пятьдесят, подпрыгивая, взмахивая руками, будто стервятник с собачьей головой. Его жуткий вой казалось, застрял в ушах, скрипичным смычком проник глубоко в мозг.

— Откуда он здесь?! — Игорь вильнул к лужице, и грязная вода ударила хлестко в днище, двери и в стекло. — Мразь какая-то! Наверное, капот погнул!

— А я как испугалась! — Наташа достала сигарету из красной пачки и щелкнула зажигалкой. — Идет, глаза зверя! Навыкате! Представляешь, если бы он в машину залез?!

— Непонятно, откуда он взялся. Пьяный — вряд ли. Наркоман? Так тоже… что-то не так.

— Просто псих, — она чуть успокоилась, пуская струйку дыма, смотрела в окно на близкий лес, тянувшийся от отрогов Кума-Юр, то на полосу тумана, застилавшего дорогу впереди.

— Что-то не так, Натали. „Не езжайте туда!“ — в голове Шадрина снова отчетливо прозвучали вопли незнакомца. — Что он хотел сказать?! И видишь, этот синеватый туман на подъеме? Тучи высоко, а здесь туман. Ты ничего не чувствуешь?

—  Не знаю, Игореш. Нехорошо мне как-то… Вера Кузьминична сказала бы, „это на погоду“. А мне просто нехорошо до тошноты, — почувствовав его взгляд, она слабо улыбнулась, стряхнула столбик рыхлого пепла с сигареты. — Нет, не беременна, не беспокойся. Противно как-то… И озеро твое утячье, и этот дождь, и туман… Смотри!

Шадрин уже увидел „УАЗик“, встрявший передком в поросль рябины. Двери машины были открыты, а тормозной след несколько раз изгибался по обочине и мокрой траве. „Только в смерть пьяный или сумасшедший мог вить такие кренделя“, — подумал Шадрин, остановился и сдал назад.

— Дай-ка ружье, — попросил он Наташу. — И сама не выходи — дрянь здесь какая-то.

Первое необъяснимое, что заметил Игорь с дороги, это брезентовая крыша вездехода, разодранная в лохмотья. Чтобы сотворить такое, вряд ли бы хватило огромного ножа и приступа гнева. Сняв с предохранителя ТОЗ, Шадрин тихонько спустился с насыпи: перед глазами, будто еще мелькали взмахи криво согнутых рук и дикие прыжки психа в вельветовой куртке. Метров за десять до „УАЗа“ он увидел кровь. Много крови, блестящей отвратительно на траве и розовых свечах кипрея. Тут же увидел собаку. Вернее то, что осталось от огромного лохматого пса — нижняя челюсть с длинным лоскутом шкуры до самого живота была жестоко выдрана, череп размозжен.

— А-ууу-ва! — раздалось над лесом.

Вскинув ружье, Шадрин едва не дернул спуск. Теперь он каждой зудящей частицей своего существа чувствовал близость чего-то непостижимого, чуждого пронзительно, словно там, впереди небо над Кума-Юр дало трещину, и эманация неведомого страшного мира потянулась к земле. В слоях тумана, стлавшегося по дороге, мерещились синие сполохи, и над миром будто пела, стонала скрипка с треснутой декой.

Он побежал, оскользаясь на насыпи, хлопнул дверью „Нивы“ и резко тронул с места.

— Ничего, Наташенька! Нам бы до сумерек к Рудному! — сказал он нарочито громко. — Чертовщина здесь! Дрянь какая-то! А ты пристегнись лучше!

— Туман впереди, Игореш. Дорога неровная. Пожалуйста, не гони так!

— Не знаю, что здесь, но мы прорвемся! — не сбавляя скорости, он вышел на поворот, чиркая колесами обочину. Неожиданно нечто серое появилось совсем близко. Удар сотряс машину раньше, чем Шадрин нажал тормоза, — она пронеслась юзом с десяток метров до бетонной горки со столбом. Двигатель немощно вздрогнул и заглох.

— Сука! — порывисто выдохнув, Шадрин откинулся на спинку кресла.

— Что это?! Игорь! Что это?! — Наташа, повернувшись, с ужасом смотрела на судорожные движения какого-то тела позади автомобиля.

— Не-е-знаю! Дай ружье! Скорее! — сжимая ТОЗ, он выскочил на дорогу.

В спину ровно и упруго дул ветер, странный, шипящий, как газ из лопнувшего баллона. Он приносил сизо-голубые нити тумана, запах кладбища и гадких цветов.

Первые секунды Шадрин не мог двинуться с места, оторопев от овладевшего им железного страха. Он замер в нескольких шагах у распахнутой двери, согнувшись в коленях, чтобы не выронить крик, стиснув зубы, и смотрел, смотрел на существо, с надломанной, вывернутой при столкновении, ногой, волочившееся на четвереньках к нему. Это была женщина с голым серым, словно вареное мясо телом и огромными кожистыми крыльями за спиной. Игорь видел ее длинные, скребущие землю, твердые когти, ее искаженное болью и яростью лицо, и та жуткая эманация запредельного мира, лишь коснувшаяся его возле останков собаки, теперь показалась столь противоестественной, невыносимой, что кокон страха лопнул вдруг, а сам он затрясся в пульсациях безотчетного гнева. Пальцы нажали спуск — свинец хлестнул в крыло, брызнул по бетонке. Шадрин перезарядил быстро и выстрелил еще. Визг твари казался громче грохота стволов, бьющих дуплетом. Крупная дробь порвала ей живот, ударила в голову, оголяя челюсть и кости черепа, но это была всего лишь дробь — раненное существо колотило об дорогу крыльями, брызгая кровью, двигалось вперед. Вперед неуклюжими прыжками. Выстрелив еще, Игорь отбежал к машине. Он вспомнил, что в бардачке оставалось два или три патрона с картечью. Наташа сидела, закрыв лицо руками, и тихо выла.