Александр Маслов

Карлсон, у которого едет крыша

Взрослеть очень прикольно — реже смотришь на пластмассовых солдат на полке, глаза не ищут Золотую рыбку среди ленивых гупий в аквариуме… Любимый паровозик с отломанной трубой и еще блестящими никелем колесами изредка можно повозить по столу, но никогда уже не скажешь „чух-чух-чух“ — потому, что это глупо. Так же глупо, как плакать над двойкой в тетради, большой, гневно-красной. Карлсон говорил: если лить слезы по таким пустякам, то просто загнешься от обезвоживания. Конечно, он прав — ведь кроме математики, бессмысленной географии, есть еще другие вещи. Например, мальчишки в беседке по вечерам или Кристинка… А она красивая, хотя и внучка Фрекен Бок.

Нажав пальцем сильнее, Малыш сломал грифель, бросил карандаш и подошел к окну. В узкую щель сквозило… Эта осень пахла, как тряпка для мытья полов — мокрая, мерзкая. Даже голуби над шпилем ратуши кружили медленно и тоскливо — сорванными ветром последними листьями. Прислонившись лбом к холодному стеклу, Малыш стоял, думая о Кристине, о том, что завтра геометрия, история. А утром, конечно же, снова пойдет дождь: мелкий, ледяными иголками по лицу.

Он вышел на кухню допить чай… но кружка была пуста, вместо бутербродов с ветчиной в тарелке остались хлебные крошки.

— Какие проблемы, Малыш? — откусывая от палки колбасы, Карлсон выглянул из-за холодильника. — Не рад лучшему другу? Или жалко тебе эти несчастные бутеры?

— Карлсон! Елки-палки, Карлсон! — их ладони встретились в звонком тройном „хлоп!“. — Я обалдел просто! Чай, бутерброды то, были! Вдруг — на тебе! Ты же знаешь, как я рад! Всегда рад! И окно держу открытым… Тебя не было два месяца почти!

— Хе-хе-хе! — дергая толстенькими ногами, человечек с моторчиком залился смехом.

— Что смешного, Карлсон?

— Два месяца! Ты говоришь так, будто полжизни тю-тю! Я бабушку навещал. Да. Свою чокнутую старую бабку! Между прочим, она встречала меня не только колбасой неизвестного сорта.

— Вот! — раскрасневшись, Малыш распахнул холодильник. — Там ветчина, сыр. И вон там, в пакетах, вкусненькое — мать ко Дню Рождения готовит… Плевать, что она скажет — бери, бери, Карлсон!

— Оч хорошо. В сумку все кидай. Пиво тоже. И летим скорее.

— Куда?

— На крышу, — он посмотрел на мальчишку с изумлением. — Нашу крышу! Покурим, повыпендриваемся. Я новую развлекалку придумал. Лично для тебя!

— У меня геометрия завтра… Контрольная, — Малыш был готов заплакать, он знал, что скажет сейчас друг. Его лучший друг! И как всегда ему будет трудно возразить.

— Запомни: так старательно, самонещядительно учатся только ду-ра-ки! Да, да! Глупые, наивные дураки! Спроси своего папочку, спроси, пригодился ли ему хоть раз геометрический синус с косексом? Или может, ему стало легче от знания, где находится туманный Лондон? Он тебе скажет „нет!“ Твердое мужское „нет!“ Школа — это занятие для дураков! Способ убить время! Лучшее время — детство! По секрету тебе скажу… как лучшему другу… — он приподнялся и хитро подмигнул, — все, что нужно для настоящей жизни, не в школе, а там! — толстенький палец указал на открытое окно. — Там, где и есть настоящая жизнь, а не всякая брехня из учебников!

— Но Карлсон, отец говорит, что… Пора мне думать о своем будущем. Не могу же я всю жизнь быть малышом.

— Правильно говорит. Пора становиться взрослым Малышом. То есть самому решать, что тебе нужно, а что нет, — Карлсон откусил еще кусок и скорчил рожицу с застрявшим в зубах колбасным кругляшом. — Вот что тебе важнее, какая-то геометрия или лучший друг?

Малыш уронил в сумку еще сверток, бросил две банки папиного пива.

— Летим.

* * *

Осенний воздух — чистая свежая радость. Они летели высоко-высоко, где белые тучи казались россыпями пыли, алмазной пыли, а свет чертил волшебные дороги в мир совсем неизвестный. Город внизу был игрушечным — маленькие домики с красными крышами, крошечные машины и люди-солдатики. Даже школа, такая заметная, ярко-желтая, казалась ненастоящей, похожей на коробку из-под торта — от этого хотелось смеяться.

— Малыш! Ох, мой моторчик! — Карлсон сильнее сжал его руку. Пропеллер фыркнул дважды и замер. — Падаем! Ой-е-е-ей!

— Что, Карлсон?! Что же?!

Кувыркаясь, они падали вниз. Красные крыши домов быстро приближались, становясь до ужаса реальными, с решетками антенн и печными трубами, коптящими густым дымом.

 — А ничего. Подзаправиться пора бы. Пиво давай, — И Карлсон затрясся от смеха.

— Держи скорее! — Малыш протянул откупоренную наспех банку. — Ну? Лучше тебе?

— Хорошо! Легко, друг, — он отхлебнул, брызгая пеной, и устремился к старой шестиэтажке, примыкавшей к башне торгового центра. Моторчик жужжал, как неутомимая пчела, и в лицо бил ветер.

* * *

Дверь на чердак была открыта. Они почти влетели в нее и сразу очутились в жилище Карлсона — уютной комнатке, угол которой занимала огромная печная труба. Здесь даже зимой было тепло, а в окно видно площадь и парк с ивами вокруг пруда. На стене, справа от шкафа появились новые картинки: вырезки из журнала с девушками в нижнем белье, мускулистый торс Рэмбо и огромный календарь с красивой, совсем раздетой блондинкой.

— Нравится? — Карлсон усмехнулся и стал выкладывать содержимое сумки на стол.

— Да-а-а… Мне бы такое мать точно не разрешила, — Малыш вспомнил, что не так давно здесь были наклеены листы из очень потешного комикса и фото разных машинок, их было жаль чуть-чуть, но новые изображения смотрелись обалдеть как здорово.

— Вот развлекалка, — Карлсон глотнул пива и достал из ящика рогатку и коробку петард. — Идем скорее, сейчас покажу!

Они мигом перебрались на соседнюю крышу и спрятались за обшитой жестью трубой.

— Что ты задумал? — прошептал Малыш.

— Это охота. Серьезная охота — не то, что шпульками по кошакам стрелять, — человечек с моторчиком подмигнул, указывая на сидевших возле водостока голубей. — Я поджигаю, а ты стреляешь! Только быстро, чтоб пальцы на фиг не оторвало!

Малыш слова не успел сказать, а друг уже чиркнул спичкой, и огонь заискрился на коротеньком фитиле. Заряд угодил в самую гущу птиц — шарахнуло так, что в ушах еще с минуту звенела жесть. Кружились перья и легкие хлопья пуха, птицы почти все улетели, но две оглушенные или раненные, как-то неловко били крыльями и метались у самого угла крыши.

— Здорово! В клочья! — Карлсон снова поджег петарду. Второй заряд, чиркнув по желобу, улетел куда-то вниз, было слышно, как задребезжали стекла. Зато третий угодил точно в цель — на железо брызнула кровь. Сжимая непослушными пальцами рогатку, Малыш стоял бледный. Его широко распахнутые глаза смотрели, как дрожит, забившись в угол, розовое тельце птицы. Человечек с моторчиком зажег еще одну спичку.

— Не надо, Карлсон… — Малыш оттолкнул его руку.

— Ты чего? Разве не прикол?

Малыш не ответил — лишь судорожно мотнул головой.

— Как хочешь. Все равно их кошки сожрут, — Карлсон подошел к краю крыши.

— Ах, хамье сопливое! Совсем уже с ума посходили! — заорала какая-то старуха.

— Бе-бе-бе-бе-бе-бе!!! — человечек с моторчиком поджег петарду и бросил вниз, прямо на подоконник — рвануло, и было слышно, как сыплются разбитые стекла. — Летим отсюда, — он повернулся к Малышу. — Известная история — сейчас эта дура полицию вызовет.

Они вернулись на крышу шестиэтажки. Карлсон вынес пиво и сигареты, устроился, свесив ножки, рядом с пожарной лестницей. Оба молчали. Малыш тоже закурил, перед глазами по-прежнему было это розовое дрожащее тельце птицы. От табачного дыма, как всегда кружилась голова, немного першило в горле, но почему-то не было весело, как прежде. Он затянулся еще раз, глубоко, по-взрослому, покачнулся и вдруг упал вниз.

* * *

Какая-то бездомная собачонка обнюхала его, потом лизнула в лицо. Гавкнула негромко и заскулила.

„Жалко, конечно“, — подумал Карлсон, — „Все-таки шестой этаж, булыжники мостовой…“ Жалко… но ничего, в этом городе у него было еще много друзей.