— Она не похожа на меня. Чиста. В ней глубина против ненавистного тебе безумия. И нет в ней ничего от смертной женщины, кроме красоты. Через два, три дня ты сможешь восхищаться ею. А сейчас лучше не будем говорить ни о чем. Помоги мне уснуть.

Когда статуя Данэ была готова, десятки поклонников молодого мастера собирались у ограды сада, ожидая, что наконец распахнуться обычно закрытые двери и он выйдет, снимет покров с таинственной Фигуры, об облике которой слышались необычные предположения. Говорили даже, будто ваятель совсем отвернулся от людей и скорее его творение посвящено бестелому духу. Да и кто из них, уже позабывших лицо самого мастера, мог знать, что скрывается под белым, подшитым голубой каймой сукном? Подойти ближе, заглянуть под полог никто не мыслил, видя в этом низкое воровство.

Под вечер Данэ все же появился. Пришел встревоженный, упомянул нечто неуместное о Дне Тога, потом заявил: мол сам не ведает, когда представит работу. Просил не тревожить, проявить терпение, малую часть терпения, которого он был полон все это время. Ожидавшие разошлись, едва скрывая недовольство. На следующий день любопытных собралось меньше, и позже редко кто подходил к ряду каменных столбиков, оценить издалека силуэт под вздрагивающим на ветру покровом. Самого Данэ будто бы видели ночью у пирамиды Ликора, то идущего в одиночестве по дороге от гробниц пикритов. Чего искал он темными ночами, какие муки снедали его душу, не знали даже в прошлом неразлучные друзья.

Лишь перед Началом Луны, когда Апи пришел в Ану известить о грядущем Дне Тога, у дома с бело-голубыми колоннами снова появились гости. Ваятель не смог не принять их, тронутый присутствием Эвис или хранителя Седьмой Сферы, а может Кени оказался веселее и разговорчивее прежнего.

Они устроились на террасе, где было уютно, не так жарко и взгляд привлекала укрытая тонкой тканью статуя, подобная осколку снежной горы на зеленом лугу.

— Итак, Данэ, ты завершил долгий труд. Я надеялся увидеть улыбку на твоем лице. Ожидал больше радости, и разумеется зреть ее, — сказал Кени, взмахом руки обращая внимание на скрытое от глаз изваяние. — Но ничего подобного нет. Ты дразнишь нас сверх всякой меры. Почему? Ведь известно, я не сильно взыскателен к делу не своих рук. Это я. А остальные и без причин научились обожествлять тебя. Ты бы знал, что говорят в Ану!

— Возможно, я покажу ее сегодня. Ближе к вечеру. Пусть солнце сядет за лесом, а небо приобретет нужный оттенок. Меньше лазури и чуть золота — так будет лучше для нее. Она прекрасный цветок — я лишь грубый искривленный стебель. Меньше думайте обо мне.

— К вечеру! — Кени, довольный неожиданной победой, рассмеялся. — Не сомневайся, у нас хватит терпения. Мы не покинем этот дом, пока ты не исполнишь обещания. Скажи, как имя каменного цветка?

— Не произноси раньше, чем каждый назовет ее для себя, — предостерег Апи. — Твои работы хороши, Данэ. Но этот, последний труд особенный. Скоро День Тога — не лучше ли представить статую тогда? Она будет на празднике кстати.

— День Тога… — ваятель хмуро качнул головой. — Нет. Все это время я не вспоминал о нем. В моей работе нет ничего от мрачного духа пещеры. Разочарую тебя, хранитель — ей там не место.

— Тогда спрошу о другом: в юности ты избежал обряда очищения. Ни разу не входил в священный Дом и потом. Почему? Конечно, рожденные в Ланатоне и не обладающие знаниями Сфер с некоторых пор свободны перед опасным испытанием. Но хотелось бы знать, почему человек, почитаемый в Ану за благочестие, известный талантом, отвернулся от испытания, считающегося делом чести? Ведь мало найдется не спускавшихся в пещеру хотя бы раз.

Данэ потянулся к чаще с вином, поднял ее. Пальцы сдавили глиняный кратер так, что тот рассыпался, растекся по светлой тунике пунцовым пятном.

— Многие знают мою историю. Я сорвался со скалы, куда мы ходили с Мэем добывать минералы для красок. Сломал обе ноги. Тогда некому было излечить меня быстро, как произошло с Хетти. Потом… Потом прошло довольно много времени. Я повзрослел. И я боялся. Боялся дня, когда придет свита из вашей долины или кто-то из святилища, чтобы говорить о чистоте духа. Пугало, что я не выдержу их речей, пойду туда… Случилось бы тогда непоправимое: приняв дух пещеры, кровь, тщательно смытую, но кричащую на века, я уже не смог бы видеть Мир прежним. А мне он был нужен только таким, каким я его познал, однажды открыв глаза. Я рад, что ни разу не ступал за железную ограду. Я не посвящу статую обряду Тога. Открою ее в любой день, только не в тот. Можете меня судить.

— Тебя невозможно судить, — отверг Мэй. — Мы выросли, как братья. Ты на восемь лет младше меня, но уже велик. Велик своим искусством. Хранители не могут не согласиться — Ланатон особо нуждается в высоком искусстве. Не исключение и строгие Дома Шестой, Седьмой Сферы. Не так ли Апи?

— Знания, превышающие могуществом силы стихий, нуждаются в плодах дерева капризов? Обители порядка и соразмерной силы необходима подсказка художника? Как странно… Или ты прав? Прав, нарушая закон.

— Значит, закон не совершенен, — сказала вдруг Эвис. — Создающему гармонию не нужны судьи. Только постигший истину, проникнувший в нее глубоко, там растворившийся чувством, способен показать образец подлинной гармонии. Для такого творца те, обобщенные знания, только грубая мозаика. Они, по сути, обрывки одежды уже примеренной им.

— О! — воскликнул хранитель. — Ты, рассуждавшая со мной о непознаваемо сложных принципах мироустройства, говорившая об иерархии незримых сил и Общем Законе, теперь ты ставишь слабую попытку постигнуть Мир из себя выше мудрости веков?! Ты хочешь сказать: субъективное знание, данное вечно изменчивыми чувствами, может оказаться глубже, точнее, чем рациональный опыт поколений?! Тогда мне не понятно… Об этом спорили, еще не зная Числа. Одни, мнившие, будто их зыбкая фантазия есть настоящее знание, сеяли вокруг легенды и сами верили в них. Другие приняли мудрость и по сей день копят ее. Подумай, что есть Ланатон, и много ли ты узнала от пикритов? Подумай, куда делись меку?

— Эпос пикритов имеет другую почву и не лишен скрытого смысла. Он не только фантазия, еще и трансформированная память поколений. Безусловно, знания Ланатона объемлющи и точны. Но я говорю не о соотношении некогда близких культур. Говорю о творческом озарении, как о высшем сознании, — возразила хронавт. — Сознании художника. Ликс, другие показали красоту, но не более. Сам великий Ликор, выросший на традициях Ланотона и почитавший Закон, как никто более, показал, что может обнажить душу каждого. Этим же он сказал: “ни я, никто другой никогда не сумеет изобразить мир, пусть малую его часть, во всей полноте”.

— Зачем противопоставлять два неравных мироощущения? Часто они неразделимы. Наследие Ликора — только удачный пример синтеза. Я хотела сказать, что художник, порой, открывает истину, жившую до самой жизни — ту первородную красоту, что есть душа Мира. Каждая ее частица полна и совершенна в себе. Этот путь нельзя одолеть тяжеловозными шагами логики. Не поможет ни опыт веков, ни упрямые сравнения. Лишь крылья, хрупкие, легкие крылья чувств, растущие из души творца, способны вознести к запредельным высотам. В один счастливый миг для человека становится ясно и доступно прежде скрытое.

— Она говорит об Эам, — наблюдая за хранителем Седьмой Сферы, тревожно перебирающим звенья бронзовой цепи, заметил Мэй. — Она перемудрила тебя, Апи. Как жалко выглядят Числа, когда речь о волнующей сердце красоте!

— Что по-вашему Эам? — Грачев пытался вспомнить давно знакомое слово. Перед ним представал образ, похожий на сноп искр, то радужные блики в легком тумане — след прекрасной, но недоступной человеческому глазу богини.

— Эам?! — Какое-то мгновение художник казался удивлен и озадачен. Возможно, его смутил требовательный взгляд гостя из долины храмов.

— Я попробую пояснить. Ответить, чтобы со мной согласился и Данэ. Это будет искренне и справедливо. Хотя не все, сидящие здесь, видят в Эам то же самое, — начал Мэй. — Она — звук, родившийся с началом Мира. Носящийся во вселенной, отражаясь эхом от солнц и планет, где есть жизнь или еще нет. Она тает, то становится властной над самыми дикими стихиями. Она — призыв к гармонии. Она неутолимая жажда движения к совершенству. И все же, по-прежнему всегда она ровно посредине между днем и ночью, между льдом и пламенем… Еще Эам — кровь души. А может — единственный Абсолютный закон.