Тем временем Ниесхиок вернулся в святилище возле усыпальницы Первого. Послав за Иенхоном, он поднялся на террасу, врезавшуюся углом в кроны платанов, и опустился на скамью. Старея, он все чаще приходил сюда и находился подолгу. Отвернувшись от стен храма, видел небо; простиравшуюся от стоп его ног, листву деревьев. Зелень и, пронизанная ослепительным богом, синева… В иные часы этого казалось достаточно. Тогда он услаждался покоем, да рассуждал о будущем Рода или сочинял гимны богам. От свежих рифм на душе становилось легко и приятно.

Теперь Ниесхиока одолевали другие мысли. В ожидании Иенхона он достал припрятанный кинжал с рукоятью из слоновой кости, изящно инкрустированной золотом и нефритом, и начал царапать на камне какие-то знаки. Потом рассмеялся. Его веселило, что жалкий червь — Ваамкан так обошелся с ним. Он даже не предполагал, будто тот тщедушный жрец, заручившись поддержкой горстки глупцов, способен возомнить себя хоть как-нибудь властным.

— Червь! — повторил Ниесхиок, оглянувшись, увидел Иенхона.

— Ответь мне, хорошо подумав, может ли Оенгинар остаться жив? — спросил он. — Вспомни, как все произошло.

— Я ничего не забыл. Но в том, что он умер, не могу быть уверен… Как не могу поручиться, не обратится ли день вдруг ночью. Наш мир не прочен, хотя я из числа тех, кто его укрепляет, — Иенхон сел напротив. Нелепым, даже смешным выглядел он в длинном белом одеянии служителей Рэдо. Ткань морщилась на мощном бугристом торсе, а голова, с заросшим темными волосами лицом, словно принадлежала хозяину горных троп — черному медведю: — Никто не посмел бы убить Рожденного. Мы привязали его к плоту и отправили вниз по реке — Пусть Рустм отнимет жизнь. Люди не должны решать за богов.

— Вот что?! Значит, отдали реке… Ваши заячьи сердца сжались перед священной душой Оенгинара?! Вы обрекли дитя на нескорую смерть в страданиях, вместо быстрой и легкой! Теперь на вас будто бы нет крови?! Тебе хотелось бы думать так, Иенхон?

— Ты не понял меня…

— Что скажешь ты, если Оенгинар, пройдя через муки, явится вновь?!

— Я напоил его соком винной травы — конец для него не был мучителен. Но ты не понял меня, Ниесхиок. Я не был трусом ни перед зверем, ни перед человеком. Я не трус! И поэтому запретил убить его, — Иенхон встал, полный достоинства, как истинный человек Голубого Леса, где коварные сплетения слов, обещания и страсти города всегда казались не громче шороха ветвей. На миг его чуткое ухо уловило, будто где-то далеко выкрикивают имя Рожденного — в приступе горя, то ли приветствуя, как живущего.

— Пусть боги руками Судьбы вынесут свой приговор, — продолжил он. — Тогда не будет сомнений в содеянном благе ни для вас — растящих белых единорогов, ни для нас — поедающих серых. И если Оенгинар вернется, значит его душа воистину свята. Я упаду к нему в ноги, чтобы он распорядился мной.

— Если бы лучи Рэдо были только ласковы, а не сжигали в пепел повинных, если бы жажда добра не изливалась бурными реками зла — все было бы просто. Не нужны стали жрецы, чтобы понять, выразить определенное высшей волей. Ведь так, Иенхон? Все слишком сложно, даже ясное слово не все принимают одинаково.

— Много лет в тебе звучит голос Рэдо. Но скажи… Существуют другие страны: от поднебесной земли аоттов на восток и юг, за земли Аттлы, Мемфы, дальше — везде живут люди, у них другие имена богов и жрецы им говорят иначе, однако трудно усомниться в мудрости народов, живущих там. Почему так, Ниесхиок?

— Ты слишком много болтаешь с мемфийцами… Хорошо. Я отвечу: там ложь или другие законы. Наш же Рэдо для того, чтобы жить на этой земле. Только на этой, избранной Белым Единорогом. Обетованной, щедрой, пока хранимо священное животное. Пока мы верны законам от начала дней и послушны своим богам. Бойтесь, чтобы хитрые речи иноземцев не погубили вас! Я сам не чуждаюсь слушать мудрейших из них, хотя таких встречается очень мало. Слушать и размышлять, но никто не заглушит голос Рэдо во мне. А ты, Иенхон, должен трижды опасаться речей пришельцев, думать о печати светлого бога, — ответил он, сам искренне веруя в это.

— Верховный жрец несправедлив к мемфийцам. Они редко говорят о богах. Они дают нам красивые драгоценные вещи, а сами увозят только шкуры, свинец да камни, которых у нас много. — Иенхон не слышал возражений жреца. Он думал, нужно ли делиться вестью, принесенной утром или лучше промолчать. За двадцать с лишним лет он так и не смог разобраться: добрый ли попечитель, друг ему этот человек или тайный враг.

— Иноземцы опять появились в наших краях, — решившись, доложил он.

— В это время?! — Ниесхиок знал, что верховье Рустма сейчас слишком мелководно и тяжелые корабли не могли приплыть до начала сезона дождей. Он вспомнил об аттлийце Аруме с отрядом всадников, пришедших через восточные границы Ильгодо. Этот аттлиец уж слишком возмутил его покой, и жрец, ожидая дальнейшего повествования Иенхона, сделался суров лицом. Сжимая кинжал, он процарапал новый знак на плитке, смысл которого человек леса уяснить не мог.

— Кто они?

— Я их не видел. Расскажу то, что сообщили охотники на слонов, — Иенхон вернулся к скамье, распахнув неудобную одежду, сел: — Говорят, что вышли они из Аттлы и желают достичь Земли Облаков.

— Еще одни безумцы. Может, они ищут Арума?

— Не знаю. Их всего то двое… Опытные говорят: не на аттлийской земле они рождены и неизвестно, люди ли вообще. Подумай сам: возможно ли, двоим, без слуг, без множества смелых воинов пройти невредимыми через Ильгодо?! Скорее поверю, что они выползли из царства гадов, идя к нам со злой силой. Всего-то двое, Ниесхиок! Не с востока, а прямо из болот! Иенхон замолчал, пытаясь распознать мысли служителя Рэдо. Он искоса заглядывал в его морщинистое лицо, нетерпеливо ерзал на скамье.

— Что еще рассказывали о них? — невозмутимо спросил жрец.

— Двое… Мужчина и женщина. Мужчина, возможно, сам сын Грома — но я им мало верю. На стоянке, когда Иох, ведущий охотников, шутил с той женщиной и желал обласкать ее, пришелец ударил его. Даже, говорят, не ударил — а так, ловко отмахнулся, и могучий Иох упал с промятым панцирем. Из горла его текла кровь. Все испугались. А женщина положила руку на убитого — кровь скоро течь перестала. Я видел его — он здоров. Еще слышали: имьяхийцы чтут их и называют спасителями. Сам Истргдор дал им коней, будто те шли до этого пешком. Что скажешь, Ниесхиок? Странно? Я хорошо знаю Иоха и он — не веселый выдумщик.

Жрец ненадолго задумался или просто смотрел поверх листвы в небо, где ходили боги. История, изложенная верным слугой, несколько отвлекла от размышлений о Ваамкане. Он спрятал кинжал и, тихо улыбнувшись, произнес:

— Доставь их ко мне. Приведи как гостей, но будь хитер и настойчив. Обещай им что-нибудь. Ведь я — могущественный жрец.

***

За зубьями крепкой черной стены, окружавшей город, вершины гор казались голубыми. Белесые легкие облака наплывали с севера, почти касаясь их. В воздухе, недавно недвижимом, как пустота, чудилось далекое веянье.

— К вечеру пойдет дождь, — определил Ваамкан, радуясь. Он держал небольшой сосуд с приготовленным им ядом, несущим болезнь и скорую смерть. Он нашел способ умертвить Единорога Оенгинара без помощи ненавистного Ниесхиока, без церемоний обряда, неуместного сейчас. К тому же, такую смерть священного можно истолковать очень выгодно для себя. Скоро Ваамкан встретил человека, должного выполнить его замысел и, уплатив ему золотом, угрозами и мольбами, отправил к святилищу Миофы.

Тот, зная тайный лаз, поздней ночью пробрался в храм незамеченным и сделал свое дело. Немного не совсем так, как наставлял жрец Крилоха. В потемках, а может подгоняемый страхом, он вылил яд в чан с питьем, общим для всех животных. После этого злая затея Ваамкана, да невежество отравителя должны были обернуться невиданной бедой. Ничего не заподозрившие жрецы вошли в святой Дом и, совершив обыденный обряд, поили отравленным питьем взрослых единорогов вместе с их телятами.

***

Иенхон вернулся в город в то же утро. Выполняя волю Ниесхиока, он вел за собой двух иноземцев. Хотя въехали они на рассвете через старые ворота, где дорогу размыла река, видели их многие. От мысли, что прибытие утаить не удалось, Иенхон хмурился. Опять болтуны начнут разносить всякие небылицы, марая во лжи его имя. Впрочем, это, может, и к лучшему — сгладится, забудется его причастность к исчезновению Оенгинара. Они следовали изгибами улиц, мимо ссохшихся, местами поваленных бамбуковых изгородей, за которыми угадывались заброшенные лачуги ремесленников, покинувших город после бунта.

Кое-где виднелись следы пожара, да среди пепелищ мерещились очертания обугленных тел. Иенхон понял, как неприятен этот город. А ведь раньше он считал его центром мира, столпом порядка и кузней благ. Человеку Голубого Леса все омерзительнее становились скопища попрошаек и лицемеров, заполняющих площади, ненавистны были воинствующие банды за башнями, где начинались обелиски Города Мертвых. С недавних пор безразличны стали святыни, да и сам верховный жрец Рэдо. Исполнив последнюю прихоть Ниесхиока, он мог уйти навсегда, или хотя бы надолго, как подскажет желание и нужда.