— Аманхор, почему ты решил, будто ответ хранителей — молчание?

— Иного и быть не могло. Уверяю, они промолчали отнюдь не от разума.

— А у тебя есть, что сказать? Ты хорошо представляешь необходимое мне?

— Я сдержу обещание, сейчас я расскажу историю, подлинную историю, вряд ли известную кому-либо. Не смей перебивать меня, ибо яснее уже не услышишь нигде, и налей вина. Еще. Ты, гостья, должна быть пьянее моих слов.

— Это странная сделка, я даже не знаю условий, что ты потребуешь потом?

— Какова плата? Пусть тебя это не смущает, уверяю, она мизерна. С другой стороны, итог нашей беседы зависит от тебя. А ты достаточно разумна: не ослушаешься и не навлечешь на своего друга беду.

Он улыбнулся, когда Эвис устроилась напротив, обняв раскрашенную статую божества пикритов, деревянный идол рядом с гибкими совершенными линиями ее тела, одетого в тонкий шелк, казался обезображенным уродцем. Поглаживая бороду, Аманхор вспомнил создателя Эам и сумел теперь представить силу стихий, вихрившихся в душе славного мастера. Прежде, чем начать рассказ, он встал и прикрыл изваяние плащем. От прикосновения кожаных лент к обнаженным ногам Эвис чуть вздрогнула. Яркие капли вина упали на белый мрамор.

— Этой истории, конечно, нет в летописях. Она не попала в легенды или по чьей-то воле те легенды исчезли. А между тем, все начинается с нее, я буду в меру краток. Ты ведь — необычная гостья. Нам хватит немногих слов. — Он на минуту затих, прикрыв глаза и окаменев в лице, будто покинул завернутую в черный саван плоть и падал в колодец времени. В следующий миг показалось, что голос его зазвучал со стороны.

— Знаю, тогда было мало железа, мало пищи и больше смерти. Были лютые холода, в них жадные до крови звери, только меку ходили с гордо поднятыми головами, словно за каждым стоял прогоняющий беды дух. Тогда не строили храмов и не было на месте Ланатона никаких святынь.

— Даже вечной пирамиды?

— Нет! Я же сказал, не перебивай! Мир был совершенно другим, будто непримиримые сущности смешались в одном котле и не находилось основы их разумно разделить. Чтобы Ночь ужилась с Днем, необходимо Утро. Утра тогда не было. Но и в то время жили мудрецы. Поверь, они оказались ближе к Истине любого нынешнего мудреца, ибо коснулись ее, как я могу потрогать тебя, как Данэ трогал глыбу камня. Я не возвеличиваю их, — пусть апофеоз воздают Ликору. Не возношу их, потому что не так велики их заслуги. Истина однажды пришла к ним сама. Пришла, как приходит последнее в блеске утро. Ее, по справедливости, увидели лишь зрячие из проснувшихся, таких оказалось семь и один. Заметь, я говорю не “восемь”.

— Я немного знаю премудрость счета служителей Атта.

— Если бы ты знала ее хорошо, ты бы не пришла сюда.

— Итак, их было семь и один. Семь рассекли ее, разорвали, как тушу убитого зверя, и каждый думал, что схватил достойную, лучшую часть, — слишком тяжела казалась ноша. Один же остался меж ними. Ему достались кровь, зрелище сгорбленных фигур и изумление. Он видел, как они торопливо уходят и плакал от стыда за людей. Он мог бы поклониться меку, но был горд и вполне разумен. Имя его — Атт. Да, Атт! Ты удивлена или не хочешь верить?

— Продолжай, — прошептала Эвис.

— Атт! Он то и предложил тем семерым сложить Истину воедино, похоронить ее или жить вместе с ней, но они наотрез отказались; кто из-за страха, кто наивно упиваясь обретенным величием, я не говорю: из здравомыслия, — тогда не было “Ориест!”. И Атт тогда был только человеком. Ошибочно думая, что семь никогда не поладят между собой и приняв от них великую обиду, он ушел.

Он бродил по земле семь человеческих жизней, погружая в землю ноги, отмечая ее собой, а потом прожил жизнь свою, долгую, наверное счастливую. В том месте, где теперь Аттла. Это неполная, но верная история, гостья. Для тебя могу повторить ее перед Тогом тысячи раз. Только незачем. Глядящий в совесть станет смеяться над нами. Он всегда смеется над очевидным и труслив, когда рядом правда. А тебе пора понять другое: уходя в нижний мир, Атт навсегда потерял сокровенную тайну семи. Тогда семь были тоже люди, это сейчас они Числа.

Однако, беглец унес то, чего не досталось другим. И трудно судить, кто выиграл при неравном разделе. Он был молод, полон достоинства, силы. Не опускаясь до святотатства, был дерзок и изворотлив с небесными, поэтому стал небесным сам. О, Атт! Говорю тебе, как есть: творец, создавший свой мир! Пусть другие считают, что тот мир — осколок, дробящийся до сих пор, возможно. По сути все миры осколки, — едина только пустота. Осколок наш, и верно твой, и мир людей со звезд, о которых ты спрашивала, — все они несовершенны в знании, этим и притягательны для Истины, особенно ее своенравных апологетов. — Аманхор тяжко вздохнул, нитки для шитья перепутались в его пальцах, свились множеством узелков. Он отрезал их ножом и бросил в огонь. По залу поплыл едкий дым.

— В Ланатоне семь храмов, — продолжил он, — семь осколков некогда целого, или семь тройственных Чисел. Недостает одного. Поскольку оно не “Восемь”, назовем его “Ноль”. Да, оно — начало, а если хочешь, середина или бесконечность. Число это, — пыль среди известных чисел. Пыль от семи и тайна Атта лежат внизу. Теперь понятно? Ты ищешь не там!

Хранители не знают странного Числа “Ноль”. Знания, скрытые в Домах Сфер, гораздо менее полны, чем принято считать. Что они могут поведать о таинствах верхнего храма, — святыни, заложенной самим Аттом или его близкими последователями?! Великий беглец, похоже, в свое время опасался могущества Сфер; ведь небо всегда над головой, поэтому Силы Земли — его ответ. Названы они так не без причины; он любил то, что под ногами, что близко и всегда рядом с ним. Мне мало известно об этом, но уверен: обиженный и несравнимо хитроумный, он выковал надежный щит и грозный меч возмездия против тех, кто решил бы изменить создаваемый им мир, будь то посланцы Семи, о деяниях которых он оставался в неведении, или пусть сами небесные! Тебя интересует меч. Здесь никто не может знать, что он из себя представляет, — не стоит зря стучать в Двери Хорв. Если бы я заговорил об этом раньше, ты бы вряд ли поверила мне.

— Раньше — нет, — Придвинувшись ближе к огню, хронавт сопоставляла рассказ жреца и легенды пикритов с похожими отрывками древнейшего аттлийского эпоса, многое сходилось. Былое проступало сквозь позолоту мудреных аллегорий.

Теперь многоликий образ становился яснее, словно таял в горячих лучах туман, на какое-то время Эвис даже забыла о присутствии жреца.

Отблеск пламени окрашивал ее распущенные волосы, а погруженное в тень лицо было сосредоточено строгим, как у отдавшейся во власть Ины. Аманхор, может того не желая, напомнил о себе звоном пустой чаши — Труднее поверить, будто хранители томили меня пустой надеждой, — тихо произнесла она.

— Верь! Я не сказал, что они обманывают. Голос Ланатона превратится в крик, если его достигнет мое откровение! Уж слишком сильна там вера в обратное! Хранители мудры в Семи, но невежественны во многом другом. Они не знают того, чего не знают! Истину видел каждый со своей стороны и видел только видимое. Повторяю: она в осколках и пыли. Она укрыта тайной, чтобы спать, может до назначенного Часа, а может вечность. До Часа… — Аманхор в задумчивости мял бороду и не сводил глаз с Эвис, — Не ты ли желаешь приблизить великий час?

Когда ты вышла из Лабиринта, я увидел Голубую Саламандру в твоих волосах, увидел как попятился Тог. И я воскликнул: “Ориест!” Не знаю, прав ли был тогда и прав ли теперь, смея рассказывать все это… Тебя по-прежнему волнует тайна Голубой Саламандры? Так ты узнала и еще узнаешь достаточно без меня, достаточно, чтобы задуматься: не с ней ли те Семь и один делили истину? Не ее ли одевал Ликор, сжигая лишний камень в скале или вынашивая новый порядок? И не благодаря ли ей исчезли меку?

Если тебе так нравится — живи воспоминаниями ушедших тысячелетий. Я даже не скажу, что там больше вымысла. Лучше напомню слова из пирамиды, неверно истолкованные Ланатоном и не понятые по сей день: “диадемы не должно быть на Земле, отныне она несет Ничто для вас”. Она несет Ничто, гостья! Вот, что важно понять. Остальное рассеяно пылью, даже ползая в ней на коленях всю жизнь, ты не сложишь полный ответ.