История, излагаемая Грачевым, оказалась фантастичнее всех возможных предположений.

Хронавт забыла о поломке драгоценного прибора, о печальном итоге визита к хранителям и только в минуты, когда ее возбуждение достигало предела, недоверчиво заглядывала в глаза Грачева, ожидая, что он, признав сказанное розыгрышем, разразится смехом. Но Андрей оставался серьезен, привычно лаконичен в описаниях и навязчиво пространен в собственных выводах. Он часто прерывал свою повесть, не давая вставить слово, пускался в такую углубленную демагогию, что она останавливалась, демонстративно закрывала ладонями уши и умоляюще смотрела на него. Ей не терпелось знать события от начала до конца, а не вязнуть в болоте нелепых домыслов.

Лишь за подвесным мостом через Оеки, бурную межу этих обрывистых берегов, он поведал заключительную часть приключения, кончившегося встречей с Тогом и несвоевременной беседой с Аманхором. Без особого пафоса Андрей выставил на свету руку, ободранную о панцирь чудовища, отвергая опасения после известных слов жреца, сказал, что соки трав Хетти остановили кровь и сняли воспаление не хуже, чем то совершал биор. Хронавт все же заставила его присесть на скамье у огромного, как срубленная голова великана валуна и развязать лоскут, стягивающий запястье, рана была неглубокой, и уже сухой. Беспокойство вызывали красноватые пятна, проявившиеся выше к локтю.

— Не более, чем укус москита, — сказал Грачев.

— Москита с челюстями птеранодона. Ты будто Нери. Вот даже отметина. — Эвис коснулась влажными губами его руки. — А я металась без сна, как обезумевшая Лода. Слушала каждый шорох. О, небо! Со светом дня мне уже мерещились огненные стрелы! Но все закончилось счастливо… Или нет?

— Я же сказал: все только начинается.

— Ты снова не откровенен со мной полностью? Андрей! — устроившись у Грачева на коленях, Эвис нетерпеливо теребила ворот его туники.

— Если я раньше не договаривал, то только для пользы дела, согласна? Ты бы помешала осуществить мой план с Пирамидой, — она бы по-прежнему оставалась для нас немой святыней ушедших эпох. Теперь я сказал все, за исключением одной мелочи, просто вылетело из головы.

Он поднял ее легко, словно перышко, опустил на выступавшую из камня консоль, с некоторых пор служившую опорой почерневшим доскам скамьи, и отошел на несколько шагов.

Наступали сумерки. Из низких туч, цеплявшихся за горб лесистых возвышенностей, опять посыпал дождь. От обители пикритов, скрытой сгустившейся мглой, доносились медные протяжные звуки.

— Какой мелочи?

Без плаща, в промокшем хитоне, плотно облегавшем фигуру, Эвис походила на статую Ликса, томившуюся у пруда. Помедлив еще минуту, Грачев подступил и подал ей руку.

— Никаких секретов, милая. Я все-таки записал послание из Пирамиды. Записал и сумел сохранить его. Оно здесь. — Он с достоинством извлек пергамент, прячась от дождя, отошел под полог листвы. — Вряд ли ты что-нибудь разберешь сейчас. Я не хотел показывать его в пути по некоторыми причинам.

Хронавт быстро развернула свиток и принялась разглядывать ряды аккуратных значков.

— Похоже на рисунки на диадеме?

— Едва ли. Уже слишком темно. — Эвис сложила пергамент, заботливо укрыла его плащом. — Не похоже вообще ни на какие письмена Аттины. Осмелюсь сказать: ни на какие письмена известных цивилизаций земли.

— Чего и следовало ожидать. Однако, я надеюсь на тебя. Ты же умница, — расшифровала за день-другой каракули Миет-Мет. А здесь система стройнее.

— Когда я работала над письмом миет-метян, было достаточно подсказок: обозначенные предметы, остатки фресок, наконец некоторая аналогия культур. Здесь же другое. Нужен “ключ”, хотя бы какие-нибудь подсказки.

— Подсказки попробую раздобыть. — Грачев подумал, что его состоявшаяся экспедиция в пирамиду — не последняя, и он еще сумеет продолжить необычный диалог. Однако, пока не выдавая свои намерения, сказал:

— Мы покажем фрагменты послания Стикэ, адептам Сфер. Только фрагменты. Кстати… можно обратиться к пикритам. Я уверен, смысл нескольких точек-завитков они объяснят, а ты разбирешься с остальными. Пирамида заговорит для нас без неумолимых посредников из Ланатона.

— Стикэ, пикриты… Нет, — Хронавт тряхнула головой, разбрызгивая дождевые капли. Она знала единственного человека, пожалуй способного помочь. По тонущей во мгле дороге они зашагали в Ану.

Следующий день Эвис провела уединившись в маленькой комнате, плотно завесив вход пышно-шерстной медвежьей шкурой, чтобы не мешало бормотание нутов, зачем-то посетивших охотника.

Глядя на свет лампады, устроенной в закопченном углу, она размышляла о пирамиде, снова и снова стараясь проникнуть в нее внутренним взором, яснее понять: что же есть великая твердыня Ланатона. Великая твердыня, от которой, не в пример статуе Данэ, в ее родное время не осталось и следа! Голубая Саламандра, пирамида и память о звезде Аохор, — все будто бы просто, достаточно во взаимной связи. Но ее не устраивал упрощенный ответ. Все чаще, наряду с наболевшими вопросами о природе и механизме грозных сил, хронавт думала об их истинном прародителе, спрашивала себя: “Зачем?!” и “Почему так?!”.

Эти вечные вопросы она не грезила разрешить до конца, но желала теснее коснуться их своим надразумным “я” и хоть немного определить свое отношение к таинственной сущности этого непознанного артефакта.

Послание, записанное Грачевым, так и лежало на столе с ночи. К нему Эвис обращалась несколько раз, раскладывала знаки в ряды подобий и ритмик, делила по принципам вероятностей. Исследовала сотни различных комбинаций и не получала ни одного статичного образа. Впрочем, когда она устало закрывала глаза, чудилось два слова, проступающих сквозь желтый лоскут: “диадема” и “дом”. Наверное, мысли о том и другом слишком долго и тесно сжимали ее сердце; слова эти следовало признать миражем, а себя — бессильной постичь премудрости чужого языка.

Ближе к вечеру западные ветры оттеснили колдовство печальной богини. Их ровное дружное дыхание подняло и изгнало стада туч, обнажив чистую синеву неба. Лишь над горами на востоке, словно рваные одежды еще висели клочья облаков.

Избегая объяснений с Грачевым, Эвис вылезла в окно, пригнувшись обошла изгородь и направилась к дому Тога. От быстрой ходьбы и от движения к неизвестности волнующей, тревожной, как шепот оракула над дымящимся алтарем, грудь ее часто вздымалась. Она прекрасно помнила предостережения своего заботливого и воинственного хранителя, помнила настороженные высказывания Наир и Кени, однако события последних дней уж слишком разожгли интригу между ней и Аманхором.

По колено в мокрой траве Эвис поднялась на холм у начала аллеи и смотрела на розовый отблеск, угасающий на обледенелых вершинах. Синие тени сгущались по отрогам хребта и даже здесь слышалось, как шумит водопад.

Настал последний, восьмой шаг Солнца. Это был час, когда лев, очнувшись от неги дня, покидал логово, а пугливая лань, возвращаясь с водопоя, пряталась в буйной листве. Когда в далекой Аттле, в храме Огня Звезд, звучал могучий хор, провожавший дневное светило, час, в который Хепр властными руками вращал хрустальный шар, думая, будто определяет судьбу. Время любви и ненависти, начало откровений духа и плоти. Эвис хорошо помнила его магический оттенок от дворцов над Лантой, через просторы Ильгодо до горных пиков Земли Облаков. Еще она слышала от кого-то, будто в этот час душа покинула тело Атта.

Лишь отгорели последние краски дня, она сбежала вниз, пересекла аллею и вошла в мрачное святилище, вырубленное в скале.

Аманхора она разыскала почти сразу, за приоткрытой тисовой дверью. Он сидел у огня, пылавшего на жаровне меж глыб гранита и шил из куска шерстяной ткани нечто похожее на плащ.

— Ты пришла. — В его голосе сквозило удовлетворение и усталость. — Я расчитывал на встречу не раньше, чем завтра, казалось твоя вера в Ланатон так крепка, что ее не разрушит один день молчания. Вера, надежда — сколько силы в этих словах! И как порой бывают они бессмысленны — тогда начинаешь думать, что больше смысла в простом и близком. Выпей вина, оно там, в кувшине.

— Не беспокойся. Я пришла за другим.

— Все равно, выпей. Будет легче меня понять. Эвис неохотно повиновалась; наполнив чашу пунцовым напитком, отпила часть, остаток поднесла жрецу. Он небрежно смял шитье и принял подношение, не отпуская ее ладоней.