— Это бесчестно! Я видел твою Эам. Ты пришел на суд, уверенный в своей правоте?! Мысля судьей себя самого?! Это бесчестно!

— Пусть так. У меня не нашлось времени угождать святому Дому. Я ухожу вниз. Не вздумай отговаривать меня!

— Глупец… — Аманхор сверлил его взглядом, взглядом чудовища, надменно улыбаясь, мял всклоченную бороду. — Какой глупец! Когда ты решил это? Сегодня? Или, когда узнал ее? Не отвечай. Если ты решил, конечно, я провожу тебя. Я сделаю все, как нужно. Постой здесь: есть вещи без которых ты не сможешь уйти. И думай! Думай, зачем это все!

Жрец открыл неприметную дверь за массивным постаментом. Послышался скрип механизмов, грохот воды в подземелье. Данэ ждал, прислонившись к колонне, отрешенный и безучастный. Аманхор вернулся не скоро, неся факел, тяжелый сверток, что-то еще.

За опустевшим бассейном, широкими скользкими ступенями начинался уже Лабиринт. Они шли быстро и молча. Сколько раз ваятель мечтал видеть сотворенные Ликором легендарные лица! Но теперь он проходил почти не глядя на них, воспринимая каждое, как незамысловатый символ, их ряды — всего-то читаное письмо. Череда бесконечных коридоров и залов угнетала. Данэ начал думать об оставшемся позади: тревожном, счастливом, о том, что он отвергал раз и навсегда. Поникнув головой он шел вслед за проводником, скользя невидящим взглядом по гладким стенам, встречающимся изваяниям. Неожиданно все прервалось волной ветра и колким блеском звезд. Данэ едва не ступил в пропасть - жрец сильной рукой удержал его, сказал что-то назидательное и принялся разматывать узловатую веревку.

— Иди! Ты свободен! Верный твой выбор или нет — не знаю. Только запомни: в твой последний, недалекий день враг — человек. Не горы или дикие просторы Аттины — их ты, хоть и с трудом, одолеешь. Не зверь, не какой-нибудь неразумный гад — им издали понятна отметина, лежащая на тебе. Человек! И я бы не воскликнул: Ориест! Потому, как это слишком несправедливо. Я не Хепр, но скажу… Однажды тебя тихо ткнут кинжалом; от удивления не чувствуя боли, ты истечешь кровью, а проходящие будут пинать бессмысленное холодное тело. Или тебя сожгут деревом на огне, Ты даже не захочешь проклинать их за это. Любившие забудут тебя, другие исказят твое имя легендами. Поверь, будет так! Да, что я могу поведать тебе — мудрецу?! Это все пустое!

— Пусть так. Простись за меня с ней! — Данэ повернулся к обрыву. Ветер трепал его волосы. Ветер неизвестного мира. На востоке, за вершинами чужих гор светлело небо.

— Нет, ты постой, обреченный! Есть еще время! Вспомни глаза того зверя! Он безобразен, но небесен, как и ты, — жрец повернул его к себе, твердая воля была в его голосе. — Еще много раз навстречу людям сойдут жертвы, подобные тебе. И только долгое время изменит число непринятых. Неприятие это не грех. Это — жажда! Жажда — исток, он может напоить землю. Был ты притязателен, даже мелочен, когда смотрел в ту воду, стремясь видеть себя. Отныне ты никто. Ты — Что! Осознаешь? — Аманхор взял его руку, стиснул запястье и содрогнулся от пульсации жил. — О, нет! Ты еще человек!

— Аманхор, а ты последний говорящий мне об этом?! И после не будет никого?! Мои руки не умеют делать идолов. Верно, и я сам не уподоблюсь им. Скажи лучше, ты часто выходишь сюда?

Жрец промолчал, в глазах его отразился тоскливый блеск. Данэ улыбнулся, мечтательно, глядя на вершины гор, розовые снега и лиловые тени.

— Какой удивительный рассвет! — сказал он. — Свежий, как поцелуй любимой. Таинственный, влекущий рассвет! — Там день начинается по-другому. Аманхор, внизу огромный мир других людей, он принимает меня.

— Я не хочу, чтобы ты уходил. Жертвы людям наверное бессмысленны; они забывают о них. Или принесенный бесценный дар жуют, как плод, где лишь сладость или горечь, — без разницы.

— Она говорила по-другому. Попрощайся с ней за меня.

— Ни к чему. Она еще увидит твой труп.

— Прощай!

— Тогда возьми. — Жрец сунул ему кожаный мешок. — Здесь золото. Без него внизу не выжить — ты ведь еще человек.

Глава 7
Углы и Грани реальности

К проходу в долину путники добрались к концу дня, так и не изведав достоинств короткого пути, обещанного Мэем и обратившегося в утомительное блуждание по дну извилистого ущелья, то штурмы доступных высот, чтобы не заблудиться совсем. Все же они вышли к дороге, по которой следовало идти из Арви. Хранитель Седьмой Сферы будто перестал сердиться на бредовую затею Мэя, чуть не принудившую к ночлегу в горах. Арвиец Стикэ, — известный переписчик старых текстов и со вчерашнего вечера неутомимый собеседник Эвис, — вновь обрел желание говорить, хотя его мучила одышка, да едва слушались истертые ноги, не привыкшие к тяготам подобных переходов.

Теперь вместо скал или темных чащоб путников окружали стройные сосны. Низкое солнце золотистым веером сквозило в хвое, теплым янтарем остывало в каплях смолы. Резкие воинственные вскрики птиц, что гнездились в ущелье, здесь слышались реже. По подстилке опавших игл, то по ветвям прыгали шустрые белки и, не зная человека врагом, подпускали совсем близко, замирая в забавных позах.

Скоро открылся прямой спуск в долину. Отсюда, как на ладони, виделся Ланатон. Семь поочередно белых и черных святилищ, будто фигурки для игры в обол, обозначали широкое кольцо. Их разделяла сеть каналов, питаемых рекой, начинавшаяся на склонах Ферты, островки садов и мощеные светлым камнем площади, стрелы высоких колонн по периметру неизвестных сооружений, — все геометрически точно, размеренно, в то же время бесхитростно просто, словно чертеж, набросанный твердой рукой.

Грачева, помнившего огромную импозантную Аттлу и пока ожидавшего на другом полюсе Аттины встретить нечто похожее, постигло разочарование. Он лишний раз убедился: аотты жили другими величинами, разнящимися с ломким аттлийским могуществом, наверно, как стройные и чувственные стихи Од звучат в диссонанс сотрясающему “Молению Хифа”.

И все было бы так…

Только в центре кольца Сфер на обширном голом пространстве громоздилась Пирамида. Нечто тяжелое, чужое было в ней, возведенной из глыб желтоватого камня, матово-блестящих, будто многогранники пчелиного воска.

— Мне довелось осмотреть немало ваших древностей. Развалины за Квери. Вот, вчера — Грачев неопределенно ткнул рукой. — В Арви. Гробницы у восточной дороги. Даже нечто такое… горы валунов, якобы оставленных меку. Теперь я могу судить, когда и как строили аотты. Но Пирамида — она другая. Странно думать, что она — дело рук ваших предков. А? Углы, углы — тысячи углов! Разных ориентаций. Безо всякого смысла. Нерационально. Некрасиво. Я бы сказал: беспощадно, особо при таких давящих размерах. Перед ней Дома Сфер — как камешки у подножия горы. Я не верю, что ее строили те, кто заложил Ланатон.

— Она возникла задолго до первого святилища в долине. Никто не утверждает, будто ее построили наши предки, — Мэй выжидательно взглянул на Апи. Тот молчал. Без одобрения. Без желания спорить.

Тогда Художник продолжил: — Хранители не берут на себя труд объяснить, откуда взялась Пирамида, только всячески отрицают причастность меку. А мы просто привыкли к этому. Это пришедшим из далека не дают покоя подобные вопросы. И вы еще думаете получить ответ? А ты все же прав, — Мэй, замедляя шаг и щурясь от слепящего солнца, глядел на силуэт, известный ему с детских лет, — она другая. Я привык к этой форме только глазами. Свыкся; она есть — и все! Но порой мне кажется, смотрю я на нее глазами муравья, как на заумное творение двуногих. Тот, кто строил ее, вряд ли мыслил как мы. Боюсь, ее историю никому уже не узнать. Она для нас будто не существует, как не существуют истории гор или звезд.

— Подлинная история, о которой возможно рассуждать, не ударяясь в фантазию, начинается едва раньше Ликора, — заметил Стикэ, — после того, как он побывал в Пирамиде. Все, что было раньше — слишком смутно. Мало сохранилось записей, вряд ли их возможно разобрать. И как верить словам, значение которых мы не понимаем? Древние действительно мыслили иначе. Тот же огонь для них имел великое множество лиц: от жадного бога, земляной крови и прочего, до последнего числа. Мудрено разобраться. Счет времени начинается только с порядком — а он, от ликорова прозрения. Разумнее остановиться на этом.