Татьяна Мальцева

Первый поцелуй

На дворе была ранняя осень. Земля покрылась пестрым ковром из осенних листьев. Цвета их от едва заметного зеленого постепенно переходили в желтый, затем в ярко багровый. От сознания того, что жизнь вот-вот для них закончится, листья испускали такую невыносимую грусть и тоску, что сердце сжималось при взгляде на них. Ладошки их, некогда такие мягкие, бархатные, изумрудного цвета, с приходом осени превратились в сухой пергамент, который мог рассыпаться в любой момент от малейшего неосторожного прикосновения.

Парк еще не проснулся от ночной влюбленности. Кроны деревьев по-прежнему стояли, плотно прижавшись друг к другу, нежно обнимая любимых за тонкие талии. Где-то вдалеке была слышна соловьиная трель. Город медленно просыпался. Утром уже было довольно свежо и ранние лучи солнца, примостившись на краю деревянной лавочки и прикрыв свои длинные позолоченные реснички, изо всех сил дышали на свои тонкие, холодные ручонки в надежде согреть их.

Она лежала здесь, в небольшой канаве, оставшейся видимо после прокладки труб. Под головой у нее была какая-то сумка. На ней была старая оборванная юбка и мужская куртка, явно не с ее плеча. Иногда порыв ветра задирал край ее юбки, и можно было увидеть байковые панталоны. Кроссовки, некогда новые и блестящие, служившие верой и правдой своему первому хозяину, теперь, потеряв свою молодость, сиротливо болтались на женских ногах. В одном месте подошва уже была надорвана и казалось, что при малейшем движении она оторвется, обнажив немытые босые ноги нового владельца.

На руках и ногах, в тех местах, где это можно было видеть, находилось множество небольших язвочек. Волосы, ранее бывшие блестящими и темными, напрочь забыли, когда их мыли в последний раз. Слипшиеся, завязанные на макушке куском бинта, они походили на запекшийся кусок глины. На одной стороне сине-багрового, одутловатого лица, под глазом примостился большой синяк, а с другой, был виден след глубоких царапин, оставшихся после очередной рукопашной драки. Запекшийся белый рот был полуоткрыт, и длинная, густая слюна, медленно стекая, смешивалась с остатками крошек на подбородке.

Рядом с телом лежала хозяйственная сумка, откуда торчало горлышко пустой бутылки красного портвейна, да надломанный батон белого хлеба. Неподалеку, плотно прижавшись друг к другу, мирно спали еще двое мужчин, возраст которых определить было чрезвычайно трудно. Утренний покой парка нарушал протяжный храп, замешанный на крепком винном перегаре.

***

…Детство ее было радужным. Она была окружена заботой и любовью. Мать не работала, так как отец занимал по тем временам довольно высокую должность, что позволяло всей семье жить безбедно и, к тому же, держать прислугу. Семья жила в центре Москвы, в Сталинском доме и считалась зажиточной. Огромная, светлая квартира с высокими потолками. Добротная обстановка. В солнечный день золотое светило, словно подключенное к брандспойту, молниеносно заливало каждый уголок квартиры, от чего та казалась еще больше.

Столовая комната имела выход на огромный балкон, с которого открывался великолепный вид на Кремль и Москва-реку. Ранним утром спящая Москва-река выглядела словно уставшая, заснувшая невеста после свадьбы, заботливо укрытая белоснежно-розовым покрывалом. Золоченные купола церквей, пронзали своими острыми шпилями едва появившуюся молодую листву. Крыши домов, словно разноцветная мозаика, сверкали и переливались в ранних лучах утреннего солнца. Картина завораживала взор, давая пищу воображению.

Лето обычно Наташа вместе с матерью и бабушкой проводила на даче в деревне, где у них имелся деревянный сруб. Заезжали туда ранней весной и оставались до самой глубокой осени, когда уже некогда сочные зеленые листья, потеряв последнюю надежду на возврат молодости, меняли зеленый цвет одежды на багряный. Они сиротливо и грустно лежали на остывающей земле, прижатые холодной и влажной рукой осени.

Утром, наспех позавтракав, она рысью выбегала из дома к своим деревенским подружкам, которые с нетерпением ждали ее на краю деревни. Весело смеясь, они бежали на поле, где росла молодая морковь и, оглядевшись по сторонам, и не видя сторожа Василия, выдергивали ее из рыхлой, черной земли и с хохотом убегали. Усевшись на опушке леса и обтерев морковь о подол юбки, они жадно съедали ее, как будто это было какое-то заморское лакомство. Затем, обсудив все деревенские новости, дружно шли купаться на речку.

Вода текла чистая и прозрачная из-за родника в ней. Купанье было долгим и шумным. Брызги воды, будто бриллиантовая россыпь, заряженная молодостью, весельем и насквозь пронизанная солнцем, с шумом отплясывали на водной глади гопак. Устав от игры, подруги падали на зеленый, молодой травяной ковер и полуденный сон ласково и нежно смыкал их длинные девичьи ресницы. Заботливое солнце старалось не обжечь их еще юные тела, спрятав свои жаркие лучи в густой кроне деревьев. После непродолжительного сна, вся компания разбегалась по своим домам на обед.

Наташа всегда набрасывалась на еду, словно ее никогда доселе не кормили, и тарелка блестела, как вымытая. Личиком она была чертовски привлекательна. Высокая, с темными, как смоль, густыми и длинными волосами, которые еще больше оттеняли белизну ее кожи. Зеленые кошачьи глаза завораживали, от них трудно было отвести взгляд. Это был омут. Маленький вздернутый носик, будто пуговка, восседал на розовом личике. Ее губы напоминали только что распустившийся бутон алой розы. Несомненно она выделялась на фоне других. Лидер по природе, Наташа всегда была впереди и остальные с радостью подчинялись ей.

Вечерами они с подружками бегали за околицу, где деревенский чубатый гармонист Вася, растягивая свою старенькую гармонь, весело зазывал молодежь на танцы. Спрятавшись за пышными кустами белой, душистой акации, они украдкой наблюдали, как деревенские парни и девушки дружно отплясывают под звездным небом.

В те редкие вечера, когда танцев не было, Наталья просила бабушку что-нибудь рассказать ей. Анна Петровна, дородная женщина, с мягкими чертами лица, с волосами, по которым деревянный гребень за годы успел оставить множество серебристых нитей, грузно усаживалась в старое, потрепанное кресло и начинала свое повествование, которое могло продолжаться до полуночи. Наташа, открыв рот, словно завороженная, ловила каждое ее слово. Бабушка, повидавшая в своей жизни многое, была мастерицей рассказывать.

Бывало уже далеко за полночь, когда девочка засыпала под тихий, монотонный звук бабушкиного голоса. Завидев это, она осторожно, боясь потревожить сладкий сон своей внучки, брала ее на руки и несла в кровать. Наташа обожала бабушку, что иногда приводило к ревности со стороны матери. Наташина мать была большой любительницей ходить по грибы. Иногда компанию ей составляла и маленькая Наташа. Но в лесу она, как правило, чаще искала сладкую земляничку, чем грибы.

Однажды, увлекшись поиском земляники, Наташа не заметила, как отстала от матери и разморенная солнцем, заснула на полянке. Не на шутку перепуганная мать долго искала дочь и, потеряв было всякую надежду, неожиданно нашла ее спящей на поляне, среди земляники. Алый перемазанный ротик девочки был полуоткрыт и на губе запеклась одна из ягод, которую она не успела съесть. С тех пор и привязалось к Наташе прозвище Ягодка.

Лето пробегало незаметно, в одно мгновение, и вот уже листья, когда-то изумрудно-зеленые, превращались в желто-коричневые, а колючий осенний ветер, играючи, подбрасывал их высоко в небо, давая возможность в последний раз их такой короткой жизни протанцевать прощальный танец. О какой великолепный, красочный это был танец. Сознавая, что это в последний раз и забыв про все приличия, они отдавались во власть воздушным потокам и, под конец устав, медленно кружась, грустно опускались на когда-то еще такую теплую землю.

Когда Наталья начала ходить в школу, им пришлось уезжать из любимой деревни раньше, чем обычно, так как нужно было все успеть приготовить до начала учебного года. Учеба давалась без какого-либо усилия. Усваивала она все быстро и порой даже уроки успевала сделать в школе. Едва заслышав звонок на перемену, одноклассники дружно с шумом бросались из класса и в узком дверном проеме образовывалась пробка из тел. Со смехом и звоном последние наваливались на уже лежащих в дверном проеме учеников и с криком: „Вперед!“ пытались проползти по ним в коридор.