Владимир Кравченко

Обманчивый мир

— Я первый раз столкнулась с таким воздействием. Возможно, цыганка чувствует вмешательство и ускоряет срок наговора. В любом случае мне надо будет съездить к Марии Григорьевне.

Мы договорились, что она нам позвонит завтра. Уходя, я пропустил к выходу жену, а сам задержался в дверях.

— Любовь Васильевна, — обратился я к ней вполголоса, — может, нам, то есть мне, — я замялся, подбирая слова, — пойти другим путем?

— В каком смысле?

— Ну, покончить со всем этим…

— Она пристально посмотрела мне в глаза.

— Что ты хочешь сказать?

— Если моя сестра умрет вдруг?

— Как это она „умрет вдруг“?

— Я ее застрелю.

Она растерялась.

— Ты что, с ума сошел? — она повысила голос. — Думаешь, это вам поможет? Наговор все равно останется в силе. Выбрось это из головы немедленно.

Ну что ж, ей виднее.

Я чувствовал, что надо собраться, сосредоточиться. Вероятно, надо в себе что-то сломать и все заново переосмыслить. Пересилить обстоятельства надо.

У тестя была зарплата. Вечером он пришел захмелевший и с бутылкой. С небольшой Иркиной и тещиной помощью мы ее раздавили. Мир уже не казался таким враждебным. Хотелось это ощущение усилить, но наш родитель, моя компания, не выдержал принятого на грудь и уснул. К моей радости, пришел Гоша справиться, как у нас дела. Я ему намекнул, что если под водочку рассказывать, не так мрачно получится, а если некому сходить, так это я мигом.

Выпили мы, посидели, рассказали Гоше очередную страшную историю про нас. Он огорчился и выразил надежду, что все образумится.

Было уже поздно. Гоша собрался домой. Я был довольно пьяный, решил, что мне не мешало бы пройтись и проводить Гошу. Возвращался я мимо летнего кафе, где под громкую музыку сидели, выпивали и танцевали посетители. Остановился, облокотился на заборчик и стал смотреть на танцующих. Мое внимание привлекла стоявшая рядом девушка, лет двадцати пяти. По ее щекам текли слезы.

— Ты чего плачешь, Красная Шапочка? Музыка не нравится?

Она посмотрела на меня и отвернулась. Если ей вытереть потекшую тушь, то она все равно вряд ли победит на конкурсе красоты.

— Могу я угостить Красную Шапочку пивом?

— Можешь, — ответила она, не поворачиваясь.

Я пошел и купил два „Жигулевского“. Встав рядом, протянул ей одну бутылку. Познакомились. Звали ее Верой. Она рассказала, что ее тетка обидела, можно сказать, из дома выгнала. В моей пьяной голове созрела мысль.

— Пошли ко мне, — как можно равнодушнее сказал я.

— Зачем?

— Ты ведь домой, как я понял, все равно не собираешься.

— А ты что обо мне беспокоишься?

— Не только о тебе.

Она стояла и молчала.

— Пошли, — я взял ее за руку и потянул за собой, она не стала сопротивляться, — сейчас какую-нибудь постановочку интересную по телевизору посмотрим.

Я наскреб в кармане еще на две бутылки пива, и мы отправились ко мне домой.

— А где у тебя семья? — пройдясь по квартире и будто разочаровавшись, что никого не нашла, спросила она.

—  У тещи по семейным обстоятельствам, — ответил я.

— Разругались что ли?

— Какая тебе разница.

— У тебя горячая вода есть?

— Есть.

— Можно я искупаюсь?

— Нужно.

Я открыл воду и включил газовую колонку. Плескалась она там часа три, наверное. Ну не три, конечно, но минут сорок точно. Я уж не знал, чем заняться. Сидя перед телевизором, выпил бутылку пива, покурил и опьянел совсем. Чуть не уснул.

— Ты что тут утонула? — заглянув в ванную, спросил я. Она стояла в ванне во весь рост и поливала себя из душа.

— Не смотри, закрой дверь, — без всякой улыбки, повернувшись ко мне задом, раздраженно ответила она.

„Как сексуально, — подумал я и закрыл дверь, — и фигура у нее не фонтан“. Но, как говорится, не бывает некрасивых женщин — бывает мало водки.

Вопреки всем моим пыхтениям, я так ничего и не выпыхтел. Ее ощущения остались для меня загадкой. Короче, мне скоро надоела эта возня. Я встал, пошел отмылся и молча стал одеваться. Мне уже ничего не хотелось, я спал на ходу

— Володя, мне плохо, Володя, — услышал я дрожащий голос.

Я моментально протрезвел. Она стояла голая в дверях ванной на полусогнутых, коленки ее дрожали. По ее испуганному и не соображающему взгляду я понял, что стоит она из последних сил и вот-вот рухнет на пол без чувств. Доли секунды мне хватило представить: приедет скорая, проснутся соседи, и выяснится, что я был ночью дома наедине с этой телкой.

— Быстро надевай что-нибудь и вали на улицу! — заорал я.

Она трясущимися руками натянула трусы и футболку. Больше я ей ничего не дал надеть, остальные шмотки сунул ей в руки и вытолкал босиком из квартиры. Посмотрел на часы: четыре часа почти. Надеюсь, что соседи спят, и никто ничего не заметит. Не спеша, я уничтожил все следы нашего пребывания в квартире и, взяв оставшееся пиво, вышел.

Верку я еле нашел. Она сидела на земле, прислонившись к маленькому заборчику.

— Как ты? — спокойно спросил я, хотя знал, опираясь на свой, уже можно сказать, опыт, что худшее для нее позади.

— Пошел отсюда, — она съежилась, будто испугавшись меня.

— Ты что, обиделась, что я тебя так грубо выгнал? Это для твоей же пользы.

— Ты вампир.

— Чего? — удивился я.

— Ты энергетический вампир.

Я представил себя на ее месте. Что бы я подумал? Действительно, я пришел бы к такому же очевидному выводу.

— Давай я тебя провожу и кое-что расскажу.

Я помог ей подняться и дал пиво, чтобы она немного взбодрилась. Малознакомый человек, с которым я, наверняка, вижусь в первый и последний раз. Почему бы не поделиться с ней своей бедой? Честно говоря, мне даже не важно, интересно ей это или нет. К тому же я чувствовал себя несколько виноватым. Я вкратце рассказал ей последний месяц жизни моей семьи. Сначала было видно, что она не верит, наверно, думая, что я все это придумал для того, что бы скрыть свою вампирскую сущность. Но потом, видимо, моя природная правдивость возымела на нее свое действие.

— А ты, кстати, как относишься ко всем этим сверхъестественным делам? — спросил я ее.

— Меня мамка учила, она в этом разбиралась.

— Серьезно?

— Я не могу сказать, что я была способной ученицей, но знаю, что своего ребенка в обиду не дам.

Да, удивительное встречается чаще, чем кажется.

— Так вот, — продолжал я, — нашли мы экстрасенса, заплатили ему, но пока эффекта, как видишь, нет. Ты меня извини. Любовь Васильевна сказала, что в этой квартире отрицательная энергия будет действовать только на нас и ни на кого больше. Я решил проверить.

— Как ее зовут? — оживилась Верка.

— Кого?

— Любкой ее зовут, экстрасенса вашего? Она живет в общаге стройтрестовской?

— Да, — я не понимал ее, — Любовью Васильевной ее зовут.

Тут она откровенно расхохоталась:

— Любовь Васильевна… я не могу! — стоит и ржет.

— Ты чего прешься, дура? — заорал я, готовый треснуть ее по ушам. Она, заметив, наконец, мое нежелание разделить с ней ее счастье, даже, наоборот, опасность схлопотать по физиономии, с трудом успокоилась.

— Знаю я ее. Нашел, кому довериться.

— Объясни по-человечески.

— Да ничего я объяснять не буду.

— Ты хочешь сказать, что она ничего не может?

— Может, наверное, по мелочам, — она помолчала, — денег твоих жалко.

Мне захотелось рассказать ей, как Любовь Васильевна договорилась с „зелеными глазами“ и расправилась с колдуньей-алкашкой, но отчетливо увидал, что это только слова, ничем не подтвержденные. Я вспомнил, какое впечатление она на нас произвела, когда по фотографии определила, что у Лариски с лицом не порядок, и угадала, что Юлька напугана собакой. Но потом выяснилось, что Лариску она раньше знала, а насчет Юльки: каждый ребенок, наверно, когда-то пугался собаки, больше никаких доказательств ее могущества нет. Все рушилось, как карточный домик.