Владимир Кравченко

Обманчивый мир

Возвращаясь с работы домой, я был в изрядном подпитии. Зарплату привычно задерживали уже два месяца, и я, не стесняясь начальства, брался за любую халтуру. Сейчас много развелось мелких частных фирм, которым невыгодно держать собственный токарный цех, и они здорово помогают выживать нам, бюджетникам. Позавчера пришли с такой вот фирмы, заказали большое количество сгонов. Это не сложная и хорошо оплачиваемая работа. Сегодня за нее рассчитались, и я решил немного расслабиться. Спиртное, как говорится, ногам покоя не дает. Я шел, и раздумывал: с женой вечером куда-нибудь сходить или одному податься? Одному, конечно, проще, но на утро буду чувствовать себя виноватым.

— Привет, Вовка.

Задумавшись, я не заметил двух парней, стоявших на обочине. В одном из них я узнал своего одноклассника. В классе он был уважаемым пацаном, но после школы, видимо, не зная, как поддержать свой авторитет, он не нашел ничего лучшего, как стать наркоманом.

— Здорово, Серег, — протягивая руку, улыбаюсь я, хотя чего улыбаюсь — непонятно.

Не трудно догадаться, что ему надо.

— Вовк, дай двадцать рублей.

— Да нет у меня, — стараясь показаться вежливым, я опять лыблюсь, как придурок.

— Я тебе потом отдам, тут калымчик есть, на следующей неделе отдам, клянусь.

— Я говорю, нет у меня, — сказал я, сразу поверив клятве.

— А ты где живешь?

— Вот дом стоит.

— Слушай, может, домой сходишь, а? Помираю, Вован, не могу, — он сделал страдальческое выражение в подтверждение своих слов.

Я помнил, что в кармане у меня лежало шесть полтинников и один или два червонца. Настроение было хорошим, и я подумал: черт с ним, дам ему червонец. Я нащупал пальцами свернутую пачку и две смятых бумажки.

— Ну, есть тут у меня немного, — говорю, доставая одну купюру. И что вы думаете? Оказалось пятьдесят рублей. У Сереги руки затряслись, схватил у растерявшегося меня.

— Вовок, спасибо, я тебе на следующей неделе, клянусь, слово пацана, ты в какой квартире живешь? — и пятится от меня.

— В первой.

Я совершенно не ожидал такого поворота и теперь не знал, требовать сдачи или сам полтинник. О сдаче говорить смешно, а если полтинник обратно требовать, то спрашивается, какого хрена ты его вытаскивал? „Вот, Сережа, у меня есть пятьдесят рублей, но я их тебе не дам“. Боже, как глупо.

— Смотри, не забудь, — пробормотал я под нос и с испортившимся настроением пошел домой.

Прощай, полтинник.

Было около семи. Выпитое мешало думать о мирном, спокойном вечере в кругу семьи. Хотелось куда-то сходить. Я поведал об этом Ирке, но она что-то пробормотала про головную боль и начала рассказывать, что у дочери какие-то проблемы. „Хочет меня наставить на путь истинный, чтобы я повернулся лицом к семье и забыл про спиртное“, — подумал я. Нажитое накануне плохое настроение сменилось беспричинной злостью. Я оделся, отдал Ирке деньги, предусмотрительно оставив себе некоторое количество, и вышел.

Не будет большим откровением, если я скажу, что в этот вечер я нахрюкался, как свинья.

***

Сколько раз себе говорил: не пей перед рабочим днем — козленочком станешь. Подводило то, что я прекрасно знал, что никаким козленочком я не стану, в крайнем случае, работать не смогу. Этот крайний случай был в эту пятницу. В такие дни, как сегодня, меня спасает мой напарник дядя Вася. Злится, наверное, на меня, но стоит, работает. А я хожу вокруг, как зомби. И голова-то вроде не болит, а вот внутри какая-то вибрация непонятной природы. В народе говорят, будто это ливер трясется. Хотелось бы знать, что такое „ливер“.

В конце концов, под занавес такого вот „рабочего“ дня я опрокинул в себя пару рюмок. И вы знаете: тошнота пропала, дурное настроение рассосалось. Вот в таком состоянии я отправился домой.

Подходя к подъезду, я подумал, что Ирка, наверно, злится и мою жизнерадостность вряд ли разделит.

— У нас магнитофон сломался, вы не посмотрите?

У подъезда сидела хорошенькая девчушка лет восемнадцати, соседка сверху. Видимо, по имени меня называть ей неудобно, но и дядей Вовой — тоже было бы слишком. И поэтому она без обращения, с места в карьер, как говорится.

— Здорово, во-первых, — говорю, — приноси, конечно. Как отец, хворает?

— Да. Совсем видеть перестал. Мамка уж замучилась его в Самару возить.

Симпатичная какая, черт возьми. Интересно, какой сейчас средний возраст начала половой жизни? Лет шестнадцать-семнадцать, наверно.

Дома Ирка, взглянув на меня и увидев, что я трезв, успокоилась и пошла на кухню делать вид, что обижена на вчерашнее.

— Нагулялся?

— Да, — отвечаю.

— Вова, ты не думаешь совсем. Юльке сколько к школе надо, тебе туфли, а ты деньги тратишь. Вот хорошо тебе сейчас?

— Не очень. Вчера лучше было, — сделал я глупую попытку сострить.

Вообще она не ругается. На меня трудно ругаться, я сразу злиться начинаю. А если она молчит, ходит, я начинаю чувствовать себя виноватым и запилю себя так, как ни одна жена не запилит.

— Пельмени вчера купила. Несвежие они, что ли? Юльку тошнило ночью, вырвало даже.

— А ты их не ела?

— Ела, вроде ничего. Голова болела весь вечер, — помолчав немного, — о тебе все. Куда поперся, где лазил? Пришел, как свинья, полдвенадцатого. Где был-то?

— В кафе у Максима. Магнитофон у него тянет опять, надо посмотреть.

— Опять бесплатно?

— Посмотрим.

— Пельмени будешь?

— Буду. Юлька, наверно, яблок у тещи немытых натрескалась, вот ее и тошнило. Юль, иди сюда.

Из своей комнаты вылетело белобрысое, с одним неправильно выросшим зубом, в Иркином старом халате, существо. На это невозможно смотреть без улыбки. Одна косичка расплелась, щеки в акварельных красках. Споткнувшись в прихожей об кота, который ждал, пока его выпустят на улицу, она подбежала ко мне.

— Осторожно, ты что ходить не умеешь?

Ирка дала ей подзатыльник, на который Юлька не обратила никакого внимания.

— Ты что там делаешь?

Смотря на нее, я вспоминаю рекламу „Вискас“: „…желудок у котенка величиной с наперсток, а сил на игры хватает на целый день…“.

— Мозаику строю. Ты видел мою новую мозаику „Том и Джерри“? Мне бабушка купила. Там двести шестьдесят штук. Пойдем покажу.

— А чего рот в краске?

— Я сначала лошадку рисовала. Там желтая краска засохла, я ее слюнями мочила.

— А вода в баночке зачем у тебя?

— А вода уже грязная была, потому что сначала я красной рисовала, потом синей и коричневой.

— Ты у бабушки что ела?

— Кашу и мороженое.

— В саду была?

— Была.

— Яблоки с земли ела?

— Я только одно.

— Ну, вот видишь, — сказал я, обращаясь к Ирке, — я же говорил. Это она говорит одно, а там, наверное, и второе, и третье.

— Я тебе сколько раз говорил, чтобы ничего не ела, пока бабушка не помоет?

Я шлепнул ее несильно.

— Давай дуй в свою комнату и займись чтением.

Юлька как ветер, с развевающимися полами материнского халата, помчалась в комнату.

— Она к бабушке собирается опять. Мамка звонила, просила отпустить ее на выходные. Дед ей там качели сделал. Пускай идет?

— Пускай.

— Ах, да, — спохватилась Ирка, засыпая в кастрюлю мерзлые пельмени, — Наташка звонила. Сергей Корниенко у вас в классе учился?

— Ну да.

— Помер вчера, говорит, послезавтра хоронить будут.

Меня как будто водой ледяной облили.

— Как помер?

— Вот так. Он же наркоманом был.

Наташка — давняя Иркина подруга. Мать Наташкина и Серега со своей матерью живут на одной улице, через два дома. От нас на другом конце поселка. Там рядом и Ирка раньше жила.

— Ну и чего? — выдавил я из себя.