Федор Избушкин

Жись длинная

В городе Зеленогорске, бывшем финском поселке Териоки, есть километровый участок извивающейся дороги, прозванный местными жителями серпантином. И недаром. На небольшом его отрезке уместились четыре зигзага, не для всякого водителя, как показала жизнь, преодолимых. Много народа полегло на нем, всех и не счесть…

Плетется, бывало, за автобусом или грузовиком нетерпеливая легковушка, так и тянет ее на обгон. А нельзя. По правилам нельзя. Да и по здравому рассудку. Обзора-то совсем никакого. Не ровен час, выскочит встречная, и костей не соберешь. А и соберешь, всё одно, будешь в остаток дней своих казниться, что не сдержался и пошел на обгон тихохода. Летят автомобили, торопятся, а уж поутру — особенно. Вот и по этой бывшей финской дороге спешат, важные и не очень, автограждане, каждый на свою барщину.

Старожилы сказывают, что до зимней войны тридцать девятого года обитавшие здесь и наученные еще Первой мировой финны (а в инженерах-консультантах у них были, мол, соседи-шведы), намеренно «портили» свои дороги. Либо перестраивали старые, делая из прямого полотна змейку, либо строили новые с заведомой кривизной.

По войне-то ушли финны с этих мест на запад, вглубь Суоми подались, кто в Котку, кто в Хамина перебрался, кто хутор где завел на новом месте, а в наследство нам дороги их по всему Карельскому перешейку остались. Идея была такая: в случае налета вражеских эскадрилий на искривленной дороге было больше шансов выжить, не попав под авиабомбу или пики стальные, как в Первую мировую. Аэроплан-то по прямой идет, и не может в небе, подобно авту или повозке гужевой, виражи выписывать. О людях, одним словом, заботились. Строились и в Германии «подпорченные» дороги, и в Прибалтике…

* * *

Ранним майским утром в сторону Зеленогорска двигалась «БМВ» с двумя пассажирками на заднем сиденье. За рулем — глава и кормилец, бывалый, знающий, что к чему, деловой человек.

В ту же сторону по обочине вышагивал седовласый старик, не шибко, но для возраста своего вполне себе размеренно и ладно, точно вольнонаемный в Первую мировую — за спиной рюкзак с красным ремешком, будто скаткой солдатской, через грудь. И куда на старости лет собрался? Пешим далеко ли уйдешь?

Услышит со спины шум мотора, не останавливаясь, руку левую, не до конца разгибающуюся, вскидывает, будто голосует. Так и идет человек, о своем думает. Но не тормозят водилы, некогда. Наоборот, даже еще и газку прибавляют. Дела, мол, старик, и без тебя времени в обрез, дойдешь как-нибудь, раз дожил до седин таких.

Судя по машине и солидному виду, то ли чиновник был за рулем «БМВ», то ли бизнесмен какой, все одно, не различишь. В общем, мужик из «новых». Проскочил он старика седовласого, словно и не увидал его, проскочил и табличку с указателем города, и вот, не сбавляя хода, по серпантину финско-шведскому пошел. Машину на виражах запрокидывает так, что дух забирает! Дорога свободная, раннее утро, солнышко только-только прорезалось, нет еще почти никого. И к чему бы гнать так? Больше, чем на ста двадцати всё равно ведь тачку не удержишь, как ни подрезай. Но уж больно машина хороша, надежная, самая-самая!

Нет, никого водила не обгонял в этот раз. Скажем, вчера или на прошлой неделе — было дело, обгонял, и все тогда обошлось. А в это утро никто впереди не маячил, и обгонял он, выходит, самого себя, по привычке что ли. Жену с дочкой на заднем сиденье по сторонам бросает. Вот сорвало их с мест, и бьются они о стойку салона, и рукам уже не за что уцепиться, картинки за стеклом замелькали, запрыгали, слились в полосу муторную…

Местным жителям об этом известно стало, когда мужик свидетелей аварии разыскивал. Говорил, что с того момента, как в столб влетел, не помнит ничего. Ехал, мол, со своего загородного имения, что на Длинном, то есть Симагинском озере, в Питер. Еще с вечера напросились поехать и жена с дочкой. И что им в такую рань в городе понадобилось? В загородном доме есть все удобства и делать ничего не надо. Спешил мужик, думал уже к восьми утра в офисе быть. Да и на Савушкина в пробке торчать не хотел…

Может, на тачку мужик понадеялся, или еще какая блажь, только с последним виражом понял он вдруг, что колеса из-под него будто выскальзывают, а по телу обдало холодком сожаление запоздалое, словно на покаянии: «Влип ты, дурак, нешуточно, и готов-то ты теперь за мгновения эти шальные все отдать, что есть у тебя, только б время назад завернуть…»

— …Почти опрокинуло меня на изгибах, вот и пришлось обочину подрезать. А потом, чтобы не кувырнуться, руль приотпустил… Только вот дороги прямой впереди не оказалось, — вспоминал мужик.

А встретился ему столб бетонный, шестигранник — мачта городского освещения. Они вдоль трассы как натыканные, обелисками стоят, будто на кладбище мемориальном. И не то, чтобы умно так стоят, как где-нибудь в тех же Котке или Хамина, а словно по чьей-то злой воле — на самом краю ее, неудачнику-лихачу уж никак их не миновать, стоит лишь взять чуть по обочине. И цветом мачты-убийцы аккурат под дорожный асфальт, такие же убого-серые, глазу неприметные. Нет бы раскрасить там, или полоски белые пририсовать.

И то сказать, прежде, еще в восьмидесятых годах, хуже нынешнего было, через каждые три десятка метров столбы здесь высились толстенные, в охват целый у основания, никакими «Москвичами» с «Волгами», ни, тем более, «Запорожцами» с «Жигулями», не своротить. А теперь, вот, новое время — заменили толстяков на изящные шестигранники со специальной арматурой внутри, должной при ударе авто надламываться и гармошкой складываться. Только вкопаны столбы каждый сам по себе, косо, завалисто, будто на грудь приняли, да и замерли все разом нетрезвые. Некоторых, самых слабых и беспомощных, строители укосинами подперли. Какие-то на собственных же проводах подвисли, так, что сразу и не разберешь — то ли столбы провода держат, то ли провод для того, чтобы столбы не свалились? Одному Богу известно.

…Похоронил мужик семью свою в один день, на одном кладбище. Да и не сам он хоронил, а съехавшиеся по беде сей сродственники. Жизнь в тот день крепко мужика потрепала, он ведь аккурат под тем самым шестигранником оказался…

От удара в бетонину передок, словно консервную банку, смяло и тачка, не кувырнувшись толком, влетела боком в осиновый ствол и рухнула наземь, как припечаталась. Не успел еще скрежет утихнуть, как вдогонку, под корень сбитый, но не надломившийся даже, шестигранник поперек кабины лег, добавив страдальцам, и без того уж изувеченным.

Но мужик-то выжил, с месяц под капельницами провалялся, пока все кости срослись, и домой приковылял. А вот девчонок его в те секунды, надо думать, кидало по салону, как фрукты в соковыжималке. Шансов было мало. Резких тормозов, удара и скрипа стального никто, кроме троих несчастных, не услышал, не было никого. И подушки безопасности чего-то не сработали…

Проезжал дорогой той, минутой позже, на подержанной девятке один паренек, лет двадцати. Как и многие, на работу торопился, на том же Длинном озере, где новый коттеджный поселок, строителем подвизался. Едет, ни о чем таком не думает, ни на что особое не рассчитывает. Разве что — получить с хозяина, у которого батрачит, деньжат побольше, чем прежде договаривались — есть одна мыслишка. Радио попсой голосит, а он, паренек, стало быть, ему подпевает. И всё так хорошо и счастливо.

…Ба-а! Глядь, справа по обочине, в полной тишине — иномарка покореженная, а из-под пробитого капота пар столбом! Конечно же, остановился он: «Мало ли что, может, помощь людям нужна, — подумалось ему. — Мало ли?»

А там люди были, разглядел. И смекнул, что к чему.

На водительском месте полулежит мужичина из «новых», холеным железом обжат. Подошел ближе и рот разинул от сюрприза такого, воздух им глотает, и зенки аж сами скруглились, завальсировали. Смотрит на водилу и смекает, что никакой он: тело, руки — всё сдавлено. Стоит, глазам своим не верит, аж скулу засвербило. А мужик задергался вдруг и вроде как пытается сказать что-то. Может, просил звонок сделать?

Но парень внимания не обратил и мычанию мужика не внял. Не ведал он, что после шока болью страдальца прожгло и заслезило. В тисках, как в мышеловке, сник бывалый мужик беспомощью, на всё бы согласный, только б сказать смочь, попросить — за спиной-то близкие его, родные. Что с ними? Ни обернуться, ни позвать… Одними глазами благодарил мужик своего спасителя…

А спаситель безмолвно обошел покореженную груду и, углядев в салоне через заднее зияющее окно женские члены, попытался было вытянуть из-под них сумочку, но как-то нервозно дергал за ручку, что та, вызвав слабый стон, оборвалась…

Он вернулся к мужику. Тот еще дышал, прерывисто и хрипко.

…Тишину разрезал донесшийся с дороги шелест колес. Поравнявшись с местом аварии, шум начал было замирать и, казалось, легковая вот-вот остановится. Но звук вновь усилился и, набирая обороты, растаял вдали. Паренек держал руку на груди стонущего, как бы поглаживая его, и вполоборота, искоса, прислушивался к удаляющемуся авто. Потом, не церемонясь, вытянул зажатую между сиденьем и стойкой полу пиджака, прощупал ее и извлек из кармана мобильный телефон. Проворная рука скользнула дальше. Вытащив из другого кармана бумажник, он тут же раскрыл его и на мгновение оцепенел, облизывая взглядом кредитки и зеленые бумажки.

Возразить никто не мог, и это придавало терпкость, пусть скоротечной, но, всё же, полной власти над человеком, когда тебе можно все, а в ответ — ничего!

Ухватившись за вдавленный руль, паренек примерялся взглядом к магнитоле, чудом уцелевшей в этой мясорубке. Неестественно изогнувшись, дотянулся рукой до съемной панельки, вцепился за нее, налегая мужику локтем в лицо, сорвал и сразу спрятал в карман джинсов. Потом попытался то же проделать с магнитолой, вырвать ее из гнезда. Но это требовало пространства, и мешала слишком большая голова — как ни сдавливал, ничего не выходило, хоть отрезай…

Скользнув под разбитую торпеду и нащупав в тесноте безвольную руку, он ухватился за перстень на безымянном пальце и стал его срывать. Палец, как назло, оказался чересчур раздутым, работать становилось всё труднее и неудобнее, виски, лоб, спина налились холодным потом…

…По обочине к месту аварии размеренным шагом приближался человек. Грудь по диагонали прорезала красная лента. Паренек, будто чего почуяв, притих было, прислушиваясь к тишине и обнюхивая воздух, потом, как бы в раздумьи, обвел стеклянным взглядом совсем, кажется, сникшего мужика и, словно что-то вдруг вспомнив, отскочил от покореженной иномарки и метнулся к старой девятке…

Возможно, в мгновение замешательства он решал — оставлять ли свидетеля? Или был уверен, что ограбленный им и без того уже не жилец? А может быть, он отступил, не видя теперь продолжения сил, позволивших преступить черту?

* * *

Хозяин иномарки несколько дней пролежал в коме. Спас его тот самый старик со скаткой, о котором никто ничего не мог рассказать — куда и к кому он шел? Дремучий старик и, вроде как, ничейный: без денег, без часов, без мобилы; только, вот, когда старик этот беду разглядел — дорогу собой перегородил и подмогу нашел.

Жену и дочь хозяина «БМВ» не спасли: пока вытаскивали из-под груды железа, пока везли…

— Вернуть бы всё назад, я бы эту проклятую дорогу стрункой сделал, — плакался Мужик, — ничего не пожалел, только бы девчонки мои живы были!

Разыскивая своих спасителей, допытывал он у местных, кто что знает или слышал об аварии. Нашел бригаду ту зеленогорскую со «скорой», расспрашивал. Но всё впустую. Врачи вспомнили, что на том месте, мол, вокруг разбитого «Мерседеса», зевак много было, из проезжающих, но непосредственных свидетелей среди них, кажется, не было. Мужик не сдержался, выругался: «Причем здесь „Мерс“? Я ведь на „бомбе“ в тот день был!»

И в дорожной милиции руками развели, дескать: «А кто правила движения соблюдать будет, скоростной режим? Мы вас охраняй, а вы же себя сами и губите!»

Не мог он помнить своих спасителей, ни парня того, ни старика, будто и не было их вовсе в его жизни — память вещь ненадежная. Да и сами о себе ни тот, ни другой не заявляли.

Паренек на Длинном озере коттедж большой достраивает. А старик седовласый, как только медики объявились, так и исчез незамеченным, пропал, одним словом. Но сначала подступил к мужику, руку на голову разбитую положил:

— Ты поживи, сынок, покуда, жись — она длинная; то-то не успел ты еще ничего…

* * *

Спустя время, напарник по работе поделился новостью с владельцем старой девятки, рассказал, будто хозяин соседского участка, из «новых», по весне всю семью схоронил. И сам бы погиб, если бы люди не помогли. Правда, без пальца остался безымянного и не помнит ничего. И еще сказал, что ищет, мол, сосед этот спасителей своих, отблагодарить хочет…

Паренек призадумался, чаще во двор выходить стал. Сигарету вытянет двумя пальцами, выпустит дымок, притулится с краю чугунной ограды и все усадьбу соседскую высматривает. Постоит-постоит да и обратно работать идет.

Вот и сейчас, опять к чугунине притулился, будто поджидая кого, заволокся дымком и замер, как мачта. И точно. С улицы под навес бесшумно вкатился черный «Мерс», и только водила, прихрамывая, вышел из него, паренек щелчком отстрельнул бычок на газон и шагнул в его сторону…

…У мужика из «новых» другая женщина теперь, помоложе и, кажется, родит скоро, да и машина теперь покруче прежней. Так что, все путем. Нога вот только чуток пошаливает…

И дорога териокская всё тем же финским серпантином петляет, и распрямлять ее «стрункой», как сокрушался мужик, некому: тем, кто разбился, она не нужна уже, а для живых и такая сойдет. Да и мачты-шестигранники все еще в раскорячке стоят, словно с дорогой той на одном заводе сработаны.

Конец

Приемная . Путеводитель