Гевондян Анушаван Норайрович
И покарают именем меча!
Второй, не старый еще господин, следы дужек от очков на носу из-за постоянного ношения, рот плотно закрыт. Всегда строг. Педантичен.
Девиз: „Я делаю важное общественное дело. Долг превыше всего. И мой долг — наказать убийцу и насильника!“
Что их объединяет? Все просто, обоих изнутри просто распирает гордость за то, что они присяжные.
Пожилая дама. Божий одуванчик. Покинутая детьми, давно вылетевшими из родного гнезда. Вот она то никуда не спешит. Умиленное выражение лица. Ей все интересно. Она согласна со всеми.
Девиз прост: „Этого мальчика дурно воспитали! Сюда бы мое вязание и чашечку чая.“
Рядом совсем молодая девушка. Длинные реснички и вздернутый носик придают ее лицу вид вечно удивленный и чуть-чуть озорной. Тоненькая шейка с синими прожилками вен.
Девиз задорен: „Клево! А ведь быть совершеннолетней прикольно! Расскажу девчонкам — не поверят! Я наказала маньяка!“
Крепко сбитый парень. Бугры мышц. Короткая стрижка. Перебитый нос. Квадратный подбородок.
Девиз такой же „квадратный“: „Дать бы ему по морде, пока еще не повесили!“
Первый ряд. Не так уж все и плохо. Пара из них будут моими спустя минут пять. С остальными придется чуток повозиться.
***
Семеро, что сидят во втором ряду. Для них Якобсон притащил из приемной своего офиса длинную скамейку, обитую потрепанным кожзаменителем.
Мужик. Работяга. Что еще сказать? Мозолистые ладони рук. Красная линия на лбу. Наверное, от каски. Рабочий? Наверняка. Сидит ссутулившись. Либо скамейка попалась под ним некондиционная, либо издержки рабочей жизни.
Девиз суров: „Скотину на виселицу!… и в бар, попить с ребятами пивка“.
Три молодых человека, сидящие рядом с рабочим, похожи друг на друга, словно братья. Надо спросить Якобсона потом, так ли это? Чернявые. Одинаковая небритость одинаковых заостренных книзу лиц. Орлиные носы. У двоих губы одинаково брезгливо поджаты, словно они наступили вдвоем в одну и туже вонючую кучу. Третий, чуть постарше остальных, более спокоен, но надменен. Если они братья (ставлю на это), последний точно старший и более рассудительный. Либо характер, либо опыт. Худые, поджарые, словно афганские борзые. Афганцы?! А что, это мысль!
Девиз по-восточному витиеват: „Страшно не само наказание, а ожидание его! Порезать бы маймуна тонкими ломтиками! Даже если не виноват! Вот ведь, сколько у нас времени отнял!“
Дальше сидит, откинувшись на спинку стула, старичок. Совершенно белые волосы. Не седина. Альбинос. Белые реснички. Гладко побрит. В меру откормлен. Этот, в отличие от старушки, что сидит в первом ряду прямо перед ним, дедушка в большом семействе. Общие обеды в большой столовой. Сказки внучкам, про удалую молодость. Умиротворенное выражение круглого лица. Наколка, в виде якоря на руке, выцвела. Бывший моряк? Может быть. Много видел в жизни. Его не удивишь всем этим цирком, как он это зовет. Но у него есть внуки. Значит, будет радеть за их безопасное будущее.
Девиз по-старчески мудр: „Был бы ты у нас на корабле, утопили бы где-нибудь в открытом море! Женщин убивать — нехитрое дело! Ты возьми ножик, да пойдем на бак вечерком! Якорь тебе в задницу!“
Эффектная дама, средних лет, просто само совершенство. Мой взгляд останавливается на ней чуть дольше остальных. Высокая грудь. Длинные ноги. Волосы ниспадают на плечи. Белые, хрупкие плечи. Большой чувственный рот чуть приоткрыт. Тонкая талия. Эта дама знает цену себе. И цену того, что вокруг нее. Она чувственна, но в нужное время может трезво оценивать ситуацию. Бизнесвумен? Что же, может и так. Ухожена и величава. Знает, что красивая, и не стыдиться этим пользоваться, не только в постели, но и в бизнесе. Она холодна, но смерть другой женщины, даже падшей, страшная смерть, разбудит эмоции.
Девиз будет не совсем логичным, но вполне приемлемым: „Помощник прокурора хорош собой. Говорят, его ждет блестящее будущее. Когда эту скотину накажут, я подойду к нему. Надо завязать с ним знакомство. Будет полезно для меня, да и приятно. Надо внимательно следить за помощником Прокурора“.
***
Теперь…
Я слышу тихое покашливание за спиной. Это Якобсон. Он притащил стул и сел за маленький стол. Мой друг смущенно улыбается, словно извиняясь за постороннее присутствие. Нам он не будет мешать. Более того, лучше места он не мог выбрать. Сидит точно на месте подсудимого…
Что же, это добавит последний недостающий штрих в общей картине.
Я медленно массирую пальцами виски.
Снимаю очки и бережно кладу их на кипу чистых листов, лежащих на столе. На миг закрываю глаза.
— Господь Бог дал нам возможность слышать, — я сжимаю пальцами переносицу. Открываю глаза, смотрю на моих слушателей и скрещиваю руки на груди, — Господь Бог дал нам возможность видеть. Господь Бог дал нам возможность чувствовать…
Я обвожу их спокойным взглядом, будто извиняясь за такие банальные слова. Словно говоря, что мы все тут, конечно же, знаем это, но приходится повторить это для других, кто в зале:
— Слышать. Видеть. Чувствовать… Стоит злому року отнять что-нибудь из этого у нас и жизнь становится неполноценной.
Я отталкиваюсь от стола и прохожу вдоль барьера. Останавливаюсь напротив старика во втором ряду.
— Не слышать веселого смеха своих внуков…
Медленно двигаюсь вперед. Пристально смотрю на крепыша в первом ряду:
— Не видеть буйную феерию радости людей, что пришли поболеть за свою команду…
Я дохожу до молодой девчушки:
— Не почувствовать сладость первого поцелуя…
Я делаю паузу. Пусть они подумают и представят. Они не понимают сейчас, к чему я это говорю. Но они уже переживают в своем воображении печальные картины. Пусть. Пока еще не пришло время разума. Пока еще последние попытки эмоций только приветствуются мною. Пока…
— …скажете Вы? И я с Вами соглашусь. В наше время, так мало осталось места для веры. Мы — дети нашего века. Века, где в чудо, если оно доброе, верится с трудом. Где слово „чудо“ произносится с улыбкой. Мы не виноваты…
Они вспоминают. Вспоминают, когда последний раз произносили „чудо“ с искренностью.
— …да, мы с Вами забыли о Чуде! Мы вспоминаем слово „рок“, только с приставкой „злой“. А почему? Почему нам легче верить в то, что зло может творить чудеса? А добро — так это только добродетель наша? Все, что хорошо, это наше, все, что плохо, это зло, и мы не можем ничего с этим поделать? Почему мы молим Господа нашего о помощи, а, получив эту помощь, забываем, кто ниспослал нам ее? А зло — вот оно, всегда рядом! Его не надо просить, его не надо искать! Оно придет тогда, когда сочтет нужным. И мы будем сетовать: „Ах, какой кошмар!“
Я подхожу к трем чернявым братьям. Они сидят, нахмурив брови. Думают о своем, которое им навеяли мои слова. Я говорю теперь для них, пусть они выплывут из своих мыслей на том берегу, на котором их жду я:
— …кто-то увидел это по-другому и решил, что он и есть мститель! Девушка, которая вела образ жизни, которая расходилась с мировоззрением этого палача! Она слышала, видела и чувствовала! Она жила! И пусть жизнь эта не понята нами, не принята нами, но разве нами была она вообще придумана? Пусть она падшая, как ее сейчас называют другие. Но не нам ее судить, не мы дали ей жизнь и не нам дано право отнять у нее эту жизнь! Нам ли вершить?
Братья-афганцы, ревностные верующие. Они осудят ее. Но они осудят еще больше и того, кто возьмет на себя право казнить ее. И не за то, что ее накажут, а за то, что накажут те, кто не имеет права быть ее палачом, кому не дано было разрешения!
— …маленькая, хрупкая женщина. По сути, совсем девочка. 18 лет… Что это? Даже не начало жизни. Это предтеча жизни. Может, у нее был бы шанс исправить все. Пойти наперекор этому злому року!
Я стою уже перед старой леди. Она укоризненно смотрит на место, где сидит Якобсон… то есть осужденный. Я не забыл о нем, просто еще не пришло время выпускать на сцену главное действующее лицо, ради которого мы и ведем эти беседы.