Гевондян Анушаван Норайрович
И покарают именем меча!
Услышал печальную музыку.
Серое небо.
Наверное, вокруг тишина.
Внимание! Самое главное, это захватить их внимание! Сразу, сходу, не давая им расслабиться и подумать над словами оппонента! Они еще находятся в нерешительности. Они пытаются еще переварить его слова. Но я не должен дать им этого сделать! Они должны забыть, мысленно отмахнуться от чужих слов, как от назойливой мухи! И, когда я начинаю говорить, слова моего оппонента, словно непереваренная пища, исторгнется из них и будет забыта, как нечто постыдное.
Пусть они негодуют:
— Как мы могли?! Как мы могли слушать это?! Как мы могли слушать это и пытаться поверить услышанному?!
Вина! Их вина довлеет над ними! Они со смущением смотрят на меня и отводят глаза друг от друга! Теперь они мои! Теперь процесс будет за мной! За мной, за самым молодым заместителем Королевского Прокурора!
Но главное — не перегнуть палку. Ведь тогда они начнут не доверять мне. Сразу, сходу, не думая над моими словами. Они будут чувствовать, а не думать! А когда говорит Закон, нет чувств, есть только холодный разум! И рупор этого разума — Я!
***
— Мальчик мой! — бывший Королевский Прокурор Кейн откидывается на спинку кожаного кресла и тыкает в меня обрубком потухшей сигары, — главное — внимание! Они — словно кролики, а ты — удав. Они смотрят не на факты. О, нет! Кому нужны эти факты? Ты скажешь, что это черное, адвокат вывернет это на изнанку, и оно окажется белым! Нет! Никаких фактов! И не перебивай меня! Это мы, служители Закона, должны смотреть на факты! А не присяжные! Они смотрят на тебя, на твои глаза, на твои руки, на твой рот! Они не слышат тебя, они слушают тебя! Главное — внимание! И процесс твой!
Может, для кого-то это и Бывший Королевский Прокурор, лорд Кейн, но лишь для непосвященных. Знающие люди, те, кто из верхов, из самых верхов (вы меня понимаете), до сих пор теряют стройность речи и виновато утыкают свой взор в пол, стоит старику чуть поднять голос на них. Даже не гневаться, нет! Просто покачать головой, окутанной в сигарном дыму. Просто цыкнуть недовольно языком, мол, как же это Вы, голубчик, так промахнулись то? И все! Человек раздавлен, он начинает елозить на стуле (правда, если ему разрешили сидеть в присутствии старика), неприлично потеть и издавать бессвязные звуки.
Ведь этот человек знает, что сэр Кейн, бывший Королевский Прокурор, видит тонкие нити, почти невидимые нити. Он их не только видит, но и может подергать за них, так, совсем чуточку. И тогда власть имущие, от этих самых незаметных подергиваний, вдруг начинают биться в конвульсиях и говорить словами старика, словно читая их с листа. И кто же, скажите на милость, после этого будет называть прокурора бывшим? Кто будет называть его „дядя Дарел“? Да, конечно же, я! Его племянник и любимец, Джером Кейн!
Хотя, может я и являюсь его любимцем, как он говорит, единственным удавшимся Кейном за последние два поколения, естественно не считая его! Но о взаимности тут говорить сложно. Я ненавижу старого тирана! Ненавижу за его упертость и величавость речи! Но я уважаю его. Я уважаю его за тиранический характер, за упертость и величавость речи!
О, как же он умеет говорить! Его речи до сих пор дают будущим юристам учить наизусть в университетах. Не зря же его за глаза называют „Удавом“! Он может заполучить это пресловутое Внимание! Получить любым образом и любой ценой! Я не люблю своего дядю, как человека, но уважаю, как самого виртуозного юриста.
Уважение и любовь не всегда идут по этой жизни рука об руку! Напротив, чаще всего мы не уважаем того, кого любим. Ведь любовь — это эгоизм, это чувство собственника, страстность владения другим! И где тут место уважению?
— Ты выиграешь завтрашний процесс! Не обязан, не должен, а выиграешь! — он раскуривает новую сигару. Медленно гасит спичку, лениво махая рукой. Он наклоняется вперед и впивается в меня холодным, словно лед, взглядом, — Иначе я сделаю все, чтобы ты навсегда потерял интерес к юриспруденции! Ибо, в семье Кейнов не может быть полулюдей! И если ты уж забрался почти на самый верх, будь добр, сделай последний шаг! Ты будешь Прокурором! Самым молодым и лучшим! Иначе не будешь никем! Я тебе это обещаю.
Он сидит прямо. Глаза не моргают. Он возвышается надо мной, словно скала. Он внимательно следит за мной. И вдруг резко встает, громко хохоча, и хлопает от всей души рукой меня по плечу:
— Старику ведь не испугать тебя, мальчик мой?! Ты настоящий Кейн! Я не ошибся в тебе! И ты станешь Прокурором! Но помни! Внимание! Завтра ты останешься один на один с присяжными! Все вокруг исчезнет. И судья, и адвокат, и зал суда, и подсудимый! Ты и они! Все остальное — мрак! Всего остального не должно существовать для тебя и для них! Ты удав! Они кролики! Ты и их молчание! Ты и тишина!
***
Я выхожу из клуба, оставляя старика в компании таких же, как и он, старых лисов. Тех, кто хоть номинально и отошел от дел, но кто придумывает для других эти самые дела.
Я молча иду по улице. Я думаю. Думаю о завтрашнем дне. О процессе, достаточно громком и скандальном. Достаточно, чтобы мне и вправду сделать большой рывок в карьере. Дело Кеннета МакДугласа. Душителя и насильника.
Младшего сыночка генерала Ральфа МакДугласа, командующего колониальным корпусом Рыжих Беретов. Поймали мерзавца над удушенной проституткой в дешевом борделе, со спущенными штанами. Поймали, не признали, увели…
Да и Кеннет молчал, то ли от страха быть узнанным, то ли от шока, то ли от извращенного удовольствия убивать во время полового акта, чтобы получить высшее наслаждение, страшное и черное…
Этого никто не узнает уже никогда. Пока привезли, признали и сказали ошарашенному начальнику полиции, кого поймали, было уже поздно что-либо скрывать перед публикой — журналисты успели растрезвонить на все королевство. Растрезвонили быстрее, чем пришедший в себя в вонючей камере Кеннет успел сказать „Это не я!“.
Отец его, бедный генерал МакДуглас, застрелился через неделю. Бедный, бедный честный вояка! Он, тот, кто всей своей жизнью и поведением внушал послушание и честь элитным Рыжим Беретам, оказался отцом насильника и душегуба!
Именной армейский револьвер, дуло в висок, выстрел и смытый кровью позор…
Королевский Двор молчит…
Следствие нехотя начинает дело… и в ужасе замирает! А сыночек то, страшный человек! Да и какой он человек? Зверь, монстр, изверг! Потянули за ниточку, а она и развязала гнилой и кошмарный клубок из дюжины задушенных и изнасилованных женщин… И именно в такой последовательности!
Баловался Кеннет не первый раз, далеко не первый! И потонули его истеричные крики „Не я! Не я!“ в бурном потоке следствия. Сломались его жалкие попытки откреститься от этого ужаса в жерновах полицейской машины…
Адвокаты, десятки адвокатов, зажужжали около этого животного со страшной силой! А как же! Единственный наследник огромного состояния!
Завертелись, нашли факты и фактики, что, мол, было делов-то! Одну проститутку, да и то случайно! Непреднамеренно! Одну и все! А остальное — наговоры следствия, выжатые из бедного юноши (лучшие характеристики из военной академии, детские фотографии), в состоянии шока! А остальное от лукавого!
Деньги могут все, кроме одного!
Остановить меня!
Остановить или переубедить! Я знаю, что он виновен, и он будет наказан Законом!
А закон — это меч!
И не важно, покарает ли сам меч! Придет время, и покарают именем меча!
***
Я иду по улице. Я иду по улице молча. Теперь я уже не думаю. Я готовлю речь. Готовлюсь сказать ее уже сегодня. Попробовать привкус слов, услышать поступь возмездия. Услышать и научить услышать безмолвных присяжных! Открыть им глаза и души!
Ведь самые страшные слушатели — это не те, кто вечно перебивает, улюлюкает, смеется или со всем соглашается! Нет! Самые страшные — это молчаливые! Когда не слышишь их эмоций, когда не слышишь их вопросов, когда не слышишь их…
И я иду говорить мою речь перед ними!
Времени мне осталось мало, лишь полдня и ночь! И я хочу сказать эту речь, последнюю речь последнего дня суда! Хочу сказать сегодня! Перед публикой! Перед моей молчаливой публикой, что сегодня будет моим экзаменатором для завтрашнего процесса. Сказать, чтобы убедить их не в моей правоте, а правоте их решения. И это будет моим решением!