Иван Воронов
Река
Мы стояли вдвоем на высоком берегу реки, и смотрели, как тяжелые серые волны пенисто разбиваются о прибрежные валуны. Бесчинствовал ветер, влажно обдавая наши лица водяными брызгами, и играя ее рыжими до плеч волосами. Мгла ненастья приближалась откуда-то с востока, из-за реки, скрывая собой неясной полоской протянувшийся вдали берег. Надрывно кричали чайки, проносясь над нашими головами, ловя крыльями шквалы ветра. Редкие заросли кустарника, покрывающие крутые береговые склоны, испуганно и зябко дрожали под безжалостными порывами бури. Где-то вдалеке, стремясь уйти подальше от берега, чтобы не быть выброшенным на отмель, дымил трубами теплоход навстречу надвигающейся серой мгле.
— Пойдем, становится холодно, — сказал я, но ветер загнал мне слова обратно в горло, разметал их по воздуху, унося куда-то в сторону города, лежащего за моей спиной. Она меня не услышала, но поняла по движению губ. Еще раз посмотрев на реку, она неспешно пошла по тропинке, петляющей над береговым откосом. Пошел мелкий, но плотный дождь, укрывая пеленой и реку, и берег, и тропинку, по которой мы шли. Ее желтая куртка мелькала, как маяк, впереди. Мы часто приходили на реку в это место, здесь всегда, особенно осенью, царила тишина и беспредельное вечное величие неизмеримых водных просторов, изредка нарушаемое пятнами небольших лесистых островов.
Я обернулся назад, чтобы последний раз взглянуть на пригорок, с которого мы спускались, на запоздалые цветы мать-и-мачехи, на ветви дрожащих кустов, на полуразрушенную каменную скамью, бог весть, когда поставленную здесь, как первое знамение так и не устроенного городского парка, на обрывки бумаги, мокнущие возле старого кострища, на разбитую винную бутылку у основания скамьи, на кучку собачьих фекалий, а когда опять вернул взгляд на тропу, на ней не было никого, никого кроме ветра и пелены дождя, никого кроме тех же дрожащих кустов, никого кроме Ее Величества Пустоты…
Не знаю, как и от чего это произошло, может быть, подвернулась нога, может, скользко обманула глина речных склонов, но я нашел ее внизу, на камнях под обрывом. Когда я, скользя по глине, спустился вниз, она была еще жива. Я помню, что кричал, звал на помощь, но ветер и вата измороси глушили мои слова, да и никого не было в это время на берегу. Потом она умерла, а я еще долго держал ее голову в своих руках в безумной попытке удержать уходящую жизнь. Потом я пошел медленно к реке, к серой массе взбунтовавшейся волнами воды, вошел в тяжелые серые волны, на которые мы смотрели, стоя на обрыве, всего лишь
* * *
Я проснулся… Я проснулся в гостинице города, название которого в переводе с местного наречия звучало несколько зловеще: „Город, где кончаются все пути“. На самом деле, это был зауряднейший городишко с тремя главными улицами, худо-бедно крытыми асфальтом, церковью, центральным универмагом, пятью-шестью кабаками, в основном застроенный частными деревянными домами. Единственное, что могло сделать его более-менее интересным, это огромная и широченная река с крутыми обрывистыми берегами и довольно крупный речной порт, через который завозились товары и грузы для поселков геологов и промысловиков, затерявшихся на обширных лесных и болотистых территориях, лежащих к западу и северо-западу от города.
Я всегда испытывал восхищение, когда видел такие огромные водные просторы, меня тянуло к воде, меня восхищало ее величие и мощь, и, вместе с тем, я всегда боялся воды, и как назло мне предстояло пересечь эту реку на пароме, чтобы выбраться к федеральной трассе, и проделать путь в несколько тысяч миль до столицы, или хотя бы до центра округа и железной дороги. В этот городок можно было добраться и самолетом, как я и сделал, чтобы попасть сюда, но обратный путь тем же способом был мне заказан.
Я профессионал и не могу допускать ошибок, конспирация прежде всего. Команда, которая прибыла в город, моя команда, с задачей справилась, лесохимический завод в километре от города прекратил свое существование. Доложу я вам, знатный был фейерверк, и, надо же такому случится, что все руководство завода было в этот момент на месте. Нашей „легендой“ было то, что мы являемся представителями экологической федеральной комиссии, зто позволило подложить нам супермощную взрывчатку во всех необходимых местах, в зонах трубопроводов с легковоспламеняющейся жидкостью, для того, чтобы превратить завод и все в радиусе 500 метров в выжженную пустошь. Естественно, мы, якобы, тоже сгорели вместе с руководством завода и персоналом в сто человек.
Мы не злые люди, просто нам платят за нашу работу, а уж выполнять то ее мы умеем. Наши наниматели будут довольны. Мы будем довольны тоже. Каждого члена группы по возвращению ждал солидный куш и новая жизнь, новые документы. Поэтому каждый должен быть предельно осторожен, и выбираться из города по отдельности, своим путем и, желательно, чтобы другие члены группы про этот путь ничего не знали.
Признаюсь, мы не предполагали, что погибнет так много, никто не мог знать, что на предприятии субботу объявили рабочим днем, и присутствовала дежурная смена. Безусловно, нашей целью служило лишь руководство завода, и простых рабочих мне было искренне жаль.
Я выглянул в окно, на улицах было еще тихо — город спал, флаги со вчерашнего дня приспущены, траур. Пора было собираться в дорогу, наскоро упаковав вещи в сумку, слава богу, их было не много, я покинул номер и вышел в пустоту утренних улиц. Стояло прохладное и ясное северное лето. Кое-где в подворотнях, куда не попадали лучи солнца, еще сохранились черные кучи слежавшегося снега, напоминающие о скоротечности тепла в здешних краях. Я пошел по главной безупречно прямой улице, степенно спускающейся к реке, к порту. Не знаю почему, но город будил во мне странные воспоминания, что-то очень далекое и забытое. Эти прямые улицы, эти деревянные дома за высокими заборами, из-за которых коротким северным летом пахнет неприхотливыми цветами, бетонные коробки нового микрорайона с подъездами, в окнах которых всегда не хватает стекол, трубы теплотрасс, изогнувшиеся петлями над улицами, все это напоминало мне какой-то другой город, в котором я был когда-то очень давно, в другой жизни.
Другая жизнь, я часто думал, какая она была и была ли вообще. Десять лет назад меня нашли в бессознательном состоянии на маленькой станции, в сотне километров от столицы. Я не помнил своего имени, фамилии, не помнил когда и где родился, живы ли мои родители и где я живу сам. Однако я был уверен, что был военным, воевал в одной из горячих точек, и эта моя уверенность подтвердилась в дальнейшем навыками, которые я сейчас умело использовал. В больнице, куда меня поместили, я познакомился с одним бывшим офицером, который через своих знакомых пристроил меня к делу.
Этот город не давал мне покоя, мне казалось, что я здесь уже когда-то был, узнавал расположение домов, улиц, знал, что на следующем перекрестке стоит светофор, не работающий уже лет сто, наверное с самого начала, как его поставили. Я отгонял все эти мысли, пытаясь объяснить себе это обычной тщательной подготовкой перед заданием, доскональным изучением всех планов города, при разработке путей отхода.
Внезапно кто-то тронул меня за плечо. На самом деле, я хорошо натренирован и готов ко всяким неожиданностям, но выдавать свои навыки сейчас не мог. Медленно переместив левую руку к поясу, чтобы не вызывать подозрений, я нащупал рукоять пистолета с глушителем и повернулся к бесцеремонно потревожившему меня.
Я узнал его сразу, это был представитель заказчика нашей последней операции, ему явно было не по себе, и нервничал он куда больше.
— Идиот, я мог бы тебя пристрелить, — наклонившись к его лицу, тихо произнес я.
— Мы не можем здесь говорить, вы перешли все границы дозволенного, — стараясь скрыть волнение, произнес он.