Дмитрий Митрич

Коммунальный акын

Они появились ниоткуда и совершенно внезапно. Паша почувствовал тупой удар в затылок, ближе к уху, услышал звон, и за шиворот стала стекать какая-то прохладная жидкость. Совершенно рефлекторно, пакетом, который был в руке, он нанес удар в пустоту позади себя, где предположительно и была непонятная угроза. Дно хлипкого одноразового пакета не выдержало, и содержимое разлетелось в разные стороны. Обернувшись, он увидел троих парней, первый стоял совсем рядом, бил именно он, двое других стояли чуть подальше. Возникла заминка. Паша не знал, что они будут делать, а драться сразу с тремя очень не хотелось, поэтому надеялся, что, не взяв с наскока, они убегут сами. Нападавший тоже колебался. Всё должно было пройти иначе — один вырубает, остальные подлетают и забирают всё ценное. Но план не сработал, и жертва стоит в полном сознании, готовая к сопротивлению, и даже не боится, не кричит и не пытается убежать.

Может, осознание численного перевеса, а, может, зарплата, которую Паша сегодня получил и, видимо, засветил, когда чего-то покупал, но что-то придало нападавшему решимости, и он бросился вперед. Теперь человек должен будет закрыться, защищаясь от ударов, другие нападут с другой стороны, в конце концов, сработает инстинкт черепахи, жертва присядет или упадет, чтобы проще было закрываться, и можно будет запинать ногами, пока не перестанет шевелиться. Такой вариант нападения, конечно, похуже, но тоже был опробован на практике и работал. Вот только не помешали бы дубиналы и баллон, но кто же знал?

Паша действительно закрылся, но сразу ответил, как когда-то учили. Те, что стояли подальше, налетели тоже. Один сразу, другой чуть помедленнее. Тот, кто нападал следующим, в последний момент почувствовал, что всё не так. Человек уже должен был закрываться от полных животной злобы ударов его товарища, но вместо этого он стоит и явно ждет, когда к нему подступят. Да и товарищ уже не рвется в бой, а, согнувшись пополам, отходит на безопасное расстояние. Однако, отступать уже поздно, так как уже разбежался, но вместо удара коленом с разбегу второй прыгнул на противника всем телом, пытаясь повалить на землю. Так, по крайней мере, его не будут бить руками. А там кто-нибудь подоспеет и ударит лежачего по голове. Но повалить не получилось, и второй, уже под другим углом, пролетел дальше под кусты.

Третий ожидал момента, когда всё уже будет очевидно, чтобы не подвергать себя ненужному риску, поэтому просто убежал. Первый осмотрелся и тоже скрылся за углом. А пока Паша собирал вещи, выпавшие из пакета, последний продирался через кусты, чтобы уйти с другой стороны. На секунду возникла мысль поймать его, пока будет перелазить через забор детсада, чтобы еще попинать. Но лезть в эти кусты не хотелось, потому что со стадиона неподалеку после каждого футбольного матча шла толпа народу, и кому после выпитого пива хотелось отлить, шли именно туда. Уж очень место удобное.

Паша, как и любой другой человек, много раз слышал о гоп-стопе, но лично столкнулся впервые. Чтоб вот так нагло, при входе в собственный двор… И даже лица толком не запомнил, лишь какие-то размытые пятна. Если бы увидел, то, может, и узнал, а описать на словах смог бы только, что не негры.

Первой его реакцией было оцепенение, пока не определился, что же это было и с чем знакомым можно сравнить. Это не ощущение, а состояние, как будто ведешь машину, задумался о чем-нибудь… внезапный удар, звук тормозов. И выходишь, чтобы понять, что же произошло. Но позднее Паша почувствовал раздражение, которое постоянно росло. Вновь прокручивая в памяти происшедшее, он находил его всё более вопиющим, и злость всё усиливалась.

Дома, сидя с пивом у телевизора и иногда прикладывая холодную бутылку к шишке на голове, он еще раз ярко вспомнил случившееся. На этот раз воспоминание было настолько четким и живым, что его охватила дикая жгучая ненависть, от которой сжимались кулаки. Как вообще может быть что-то подобное? И кто? Самое-то главное, кто они были вообще такие? Наркоманы, мерзкие спидоносы. И эта склизкая погань поднимает руку на другого человека, на его здоровье, чтобы и дальше продолжать кемарить на рваном матрасе и чесать свои грязные яйца. От возмутительности этого факта у Паши вновь наступил период оцепенения.

Бутылки пустели одна за другой, и алкоголь направил пашины эмоции в другое русло. По телевизору показывали репортаж с какого-то зарубежного гей-парада и Паша понял, что мир постепенно деградирует, ему уже конец. Он просто застоялся, как небольшое озерцо при отсутствии течения, начинает цвести, гнить и становится болотом. И чем цивилизованнее общество, тем больше оно развращено и порочно. На экране приплясывали гутаперчиво-накачанные, бесполые создания, которые дергались, как перевозбужденные красножопые макаки, мастурбирующие на верхней полке своей клетки в зоопарке. Змеиным клубком они извивались в жиже собственных половых секреций и выделений, как опарыши в куче дерьма, дурея от своей собственной мерзости и всё больше входя в похотливый раж. И Паша понял, насколько подходящими бывают некоторые слова. Они никакие не «геи», даже не «гомосексуалисты», для них есть вполне определенное название — это «пидарасы», похотливые собаки, вылизывающие друг другу очко.

Он вспомнил, как один популярный ведущий говорил, что многие геи гораздо женственнее большинства настоящих женщин. Видимо, этот ведущий — или один из них (а что тут думать?), или такие у него представления о женственности, или же он — просто дурак. То, что сейчас кривлялось и поясничало на экране, действительно пыталось быть женственным, но это была женственность вульгарной, беспринципной биксы, прелюдно мочащейся посреди улицы, или старой уродливой шалавы, которая демонстрирует кунку, раздвинув ноги на барной стойке.

Поневоле Паша задумался, а как так вообще может быть? Где это вообще? Что всё это сборище будет делать, когда на него пойдет враг? Кто-нибудь с иной культурой, с другими ценностями, незнакомый с правами больных СПИДом гомиков, а воспитанный по другим законам, таким же, по которым жили его предки тысячи лет назад. Кто-нибудь, кто будет каленым железом ставить клейма на их белые тела неверных и угонять их, как рабов, на свои маковые поля. Кто остановит его? Ответ Паша знал, что такие, как он. Именно они дадут жесткий отпор, как уже это не раз делали. Ради своих жен, сестер и матерей. А заодно спасут весь этот вертеп, который спрячется за подолами слезно причитающих старух. И именно так они спасутся от той участи, которая их ожидала. Их бы порезали, как скотину, как животину, вынимая из этих холеных тел донорские органы — сердца, печени, почки для продажи людям «золотого миллиарда». А выпотрошенные и еще дергающиеся в невыносимой агонии тела скидывали бы кучей в заснеженные буераки, где на холодном воздухе из рваных разрезов и разрубов еще дымился бы пар остывающей плоти.

Если бы не настоящие мужчины, то всю страну смогла бы взять и непременно взяла бы кучка боевиков, пройдя с ритуальными кинжалами и дедовскими саблями от края до края. Но не возьмут, даже думать о таком побоятся. И под прикрытием нормальных пацанов, однозначно определившихся в своей ориентации, охраняющих границы своей страны, на экране и происходит эта вакханалия, на этот раз по центральному телеканалу в самое популярное время, без всяких купюр и оговорок, как будто показывают Марш Победы. Но это не Марш Победы, это идут пидарасы, от скотского вожделения высунувшие языки с капающей нитью похотливой слюны, как воздушные шарики держащие в руках разноцветные пластиковые члены, свистя в свисточки и одев латексные назалупники, бедрами совершающие коитусные и фрикционные движения, под музыку, написанную одним из них же.

А допустили это пидарасы иного типа — психические импотенты, пресытившиеся сексом настолько, что уже не пробирают даже самые дикие извращения, и которые начинают пихать себе в задницу, чтобы хоть как-то возбудиться. Тогда, вы человеческие мумии, можете словить кайф, насладиться и брызгать гнилой молофьей от того, что ко всему прочему вы еще и педофилы — растлители малолетних детей. Быть может, сейчас где-нибудь в городе Н-ске перед телевизором сидит в одиночестве пятилетний малыш. Он смотрит телевизор, хотя ему это надоело, потому что там одно и то же. А тут он увидит праздник, что-то новое, и станет смотреть внимательней на смеющихся и приплясывающих, как дурачки, людей и, может быть, впервые услышит слово «гей». И в его чистой, пока еще не изгаженной душе, именно в возрасте, когда у человека формируется основное представление о мире, в дальнейшем оно только расширяется и углубляется, навсегда засядет ассоциация «гей-праздник-веселье-положительно». А рядом не будет никого, кто бы мог переключить на другой канал и просто объяснить положение вещей, что это против природы и ее естественных законов, а нормально это или нет, решишь для себя сам, когда вырастешь, тут тебе никто не указ.

Паша пошел на кухню, чтобы достать из холодильника еще пару бутылок. Холодильник был общий на все комнаты, и находился здесь с незапамятных времен. У каждой семьи в их коммунальной квартире в комнате был еще и их собственный, поэтому в общем хранили только то, что не влезало. Но у Паши своего холодильника не было, и он хранил всё тут. Всё как-то не мог собраться и накопить, а когда бывала возможность, то находились более насущные потребности. Несмотря на то, что соседи были, вроде, людьми порядочными и не нищими, иногда замечал, что чего-то не хватает. Но только не мог сказать точно, чего же именно. А если и мог, то через некоторое время уже не был уверен, так ли это и, может быть, он сам съел это на днях и забыл. Соседом Паши был Лосось. Здоровый парень, который жил здесь с матерью. С ним всё было ясно — нормальный парень, работает, выпивает. Другим соседом был Иван и он почему-то не внушал доверия, но Паша не мог сказать, почему именно. Парень был вроде неглупый, не бухал и уж точно не был наркоманом. Нормально выглядел и без проблем носил одежду с короткими рукавами. Но что-то в нем было «не то», что-то заметное только наметанному глазу. И Паша, как медбрат в психиатрическом отделении, повидавший всякое, это чувствовал.

Друзья постоянно звали Ивана Джоном. Когда Паша спросил его, почему так, ведь его зовут не Женя, Джон ответил, что «Иван» произошло от «Иоанн». «Джон» тоже произошло от «Иоанн», только не у нас, а у них. Паша не стал вникать в тонкости и тоже стал звать его Джоном. Это непонятное, чуждое прозвище, почему-то подходило ему гораздо больше, чем простое, чистое и знакомое «Ваня». Но Джон не торчал. Таких Паша видел за версту, потому что насмотрелся их у себя в отделении. От него не пахло травой, а если он пил, то редко и только очень хорошие напитки.

Вернувшись к телевизору, Паша продолжил пить. Но настроение изменилось, наступил приятный долгожданный покой, и сегодняшнее нападение стало казаться чем-то далеким и не таким уж и важным. Наступил момент терпимости и понимания, будто что-то внутри, наглухо закрытое, приоткрылось и, словно забыв о прошлом, дополнило существование новыми переживаниями. Спонтанными и непосредственными. Паша очень любил пиво и пил его каждый вечер, он даже чувствовал, что весь день ждет именно того момента, когда сможет сесть в любимое кресло, открыть бутылку и пригубить бархатистый, горчащий напиток. При этом его рот наполнялся слюной, и волны нетерпения заставляли посмотреть на часы и почувствовать сожаление, что до конца рабочего дня еще так долго.

Он прекрасно понимал, что это зависимость, но сознательно ее себе позволял. В конце концов, это его единственная вредная привычка, он даже не курит. Да и сильно он тоже не напивался, оставляя это для водки и очень редко. Однако к пиву относился гораздо теплее. Пиво — это для души, а водка это уже больше для разговоров, типа «ты меня уважаешь?».

Но как бы ни становилось на душе, одного Паша всё же не мог принять и забыть. Хотя ему уже были безразличны даже гей-пляски в неглиже, потому что каждому свое. Другое дело — бледнолицая нечисть, налетающая из темноты. Причины их поступка предельно ясны — надо денег. Но насколько же дико всё это происходит… И он снова стал вспоминать с неприятной точностью, будто переживая заново. Но теперь вспомнился лишь некий общий образ, будто нападающих было не трое, а лишь одно гадкое нечто, которое пыталось тебя схватить, облапать и вымазать в том, из чего состоит само, да не получилось. Но зато, когда вырывался, успел заглянуть ему внутрь, и теперь тошно, а главное, зла не хватает, что такое бродит по земле.

Паша открыл еще бутылку. Дело было не в том, что он испугался, или ему было больно. Просто его рвало от того, что какая-то падаль осмеливается так поступать. На самом деле, по отдельности, ни один из них никогда не стал бы нападать. И Паша, если бы захотел, мог бы гнать его подзатыльниками и шелобанами через весь город, пока не надоест. Но сбившись в кучку для храбрости, они начинают что-то о себе думать. Паша представил этого нападающего, и злоба появилась с новой силой. Они появились, как нечто. Это появляется внезапно и оно враждебное, бездушное, алчное и абсолютно глухое, невозможно переубедить или повлиять, всё уже решено им заранее, а точнее, оно попросту является воплощением решения, принятого давно и без тебя. При этом оно мерзкое и ничтожное, поэтому поневоле на ум приходит одно слово, которое одновременно является и прилагательным и существительным, оно будто создано именно для этого, оно одновременно называет своим именем и дает характеристику, краткое описание. Это слово как нельзя более точно соответствовало нападавшему — «охуевший». И Паше тут же захотелось вновь встретить этого «охуевшего», а при встрече, со всей силой, на какую способен, ударить прямо в лицо. Тупо, грубо и прямо в середину, в кончик носа. Чтобы бесстыжая, наглая, самоуверенная рожа схватилась за сломанный нос, а из глаз брызнули слезы. За то, что наркоман, за то, что охуевший, да и за то, что пидарас до кучи тоже.

Представив себе этот удар в воображении, со всей тщательностью и как в замедленном кино, Паша немного успокоился. Он почему-то был уверен, что у гопников всё и так будет плохо. Наркоманам всегда плохо. За короткий период работы медбратом он их навидался. Приходили и такие, что непонятно, как в них жизнь держится. Его не жалко, скорее жаль. А вот рядом не старая еще, но седая мать, лицо в морщинах, а глаза как… не могу описать. Всё могу, а это нет. Извиняйте. Заняла, продала, собрала денег лечить сыночка. Ну и начинают лечить. Вен, естественно, нет, поэтому капельница ставится туда, где хоть что-то осталось, хоть в ногу, и хорошо, если нет СПИДа, гепатит есть точно. Он у всех есть. И через три недели сынок выходит после курса лечения. Первую неделю он дремал под трамадолом, а остальные две — ходил за врачом, ноя и клянча, чтобы увеличили дозу того-то или того-то или вызванивал друзей, договариваясь, чтобы привезли прямо в больницу и передали через окно. Естественно, что оказавшись на свободе, первым делом он снова начинает, но кровь ему промыли, дозняк скинули, поэтому прежнее количество для него теперь просто опасно. Но он сыпет даже больше, жадничая, предвкушая невероятное, чтоб после такого долгого перерыва убиться, как никогда, по самое не могу. Ну и всё.

А матери ничего этого не объяснишь, такие уж они, да и кто бы это стал делать? Паша с большим теплом вспомнил свою маму. Им почему-то всё равно, какие мы стали; да, им плохо, если ты изменился в худшую сторону, или когда плохо тебе. Но единственная, кто никогда не отвернется, это мать. Что бы ни случилось, вообще что угодно. Жена уйдет, друзья, дети, даже отец, все уйдут, но мать — никогда. Может быть, есть и другие матери, но его — именно такая, а, значит, он другого и слушать не станет. И Паша понял, что тоже никогда не оставил бы ее доживать в каком-нибудь доме престарелых, как это принято где-то в других странах, где родителей убирают подальше, как мешающих слабоумных маразматиков, даже если после работы каждый день приходилось бы ездить к ней через весь город. А, может, у них дома престарелых лучше и там действительно можно достойно жить?

Наркоманы, словно какие-то заразные бледные спирохеты, размножающиеся иглоукалыванием, были для Паши еще одной нелепостью. Для него всегда оставалось загадкой, как можно принимать наркотики, просто уже зная варианты, чем это может закончиться? Он всегда смотрел на это, как на русскую рулетку. Вот варианты — покайфовал и живешь дальше, смерть, тюрьма, полная или частичная деградация, зависимость, потеря работы, друзей (нормальных точно, уйдут сразу), потеря здоровья и сокращение жизни лет на десять-тридцать-пятьдесят, мучительная старость… И так далее. Здесь, конечно, возможны градации, а также комбинации вариантов. Как правило, это последовательность из различных вариантов. Покайфовал и живешь дальше, покайфовал и живешь дальше, покайфовал и живешь дальше, покайфовал и живешь дальше, покайфовал и живешь дальше, зависимость, потеря работы, тюрьма, смерть. Может быть и иначе: потеря работы, покайфовал и живешь дальше, покайфовал и живешь дальше, смерть. Ведь это настолько очевидно, что надо быть просто тупым или самонадеянным как… как тупой, чтобы не понимать этого. А если пробовал и не втянулся, то и в русской рулетке есть шанс застрелиться не сразу.

Но Паша, всё же, не мог сформулировать, почему люди всё равно подсаживаются, несмотря ни на что. И губят свои жизни. Однако, окончательно это сформулировал один из больных, которого положили в его отделение. Сначала этот новенький буянил, а во время обеда даже кинул в голову Дегтяше стакан. Дегтяша ничего не сделал, а просто подошел, стал тянуть за рукав и, как обычно, мычать и брызгать слюной, потому что из-за деменции уже не мог разговаривать. Скорее всего, он просто просил сигарету. Бузотеры иногда встречались, но, как правило, их приводила пара людей в форме, держа под руки, застегнутые сзади наручниками, при этом человек шел лицом в пол, короче раком. Им ставили укол и, когда они просыпались на следующее утро, примерно через неделю, то были тихими и послушными. А у Паши с ними был особый разговор, но когда он скрутил новенького, дал в морду, поджопник и собирался поставить ему галоперидол, да чтоб побольше, то впервые в жизни услышал: «Дружище, ваще душевно. Выручил». Обычно среди больных считалось, что это наказание.

Позже, при общении, выяснилось, что сюда он попал, когда чего-то объелся и увидел абсолют, который является первоисточником всего существующего, и образуемые его эманациями эгрегоры, управляющие миром. Но проснувшись после укола, понял, что вокруг то же самое дерьмо, что и раньше, поэтому зря он не остался в абсолюте. А с нехорошей привычкой клянчить уколы, поколачиванием тех, что послабее, да побезобиднее, справились, вкалывая ему в жопу раствор серы в персиковом масле. От этих инъекций до сорока градусов поднималась температура, и он не мог уснуть ночью. Когда парень убедился, что других уколов уже не будет, то нехорошее поведение сразу прекратилось.

Однако, когда Паша сопровождал его в соседний корпус на кардиограмму, они разговорились. Паша никогда не возражал против беседы с пациентами по дороге куда-нибудь, особенно с теми, кто мог ее вести. Заодно он хотел узнать настроение больного, чтобы понять, насколько тщательно за ним нужно наблюдать, и не попытается ли он убежать обратно в свой абсолют.

Общение с больными вообще весьма специфический момент. Поначалу он их слушал и пытался понять их мысли, потом вдруг резко перестал, когда попытался вникнуть в теорию одного дедушки, который лежал тут из-за того, что ему удалось нарисовать время. Потому что испугался, что сейчас вот-вот поймет, как оно рисуется, и его жизнь необратимо изменится. Непонятно как, но необратимо, это точно. Но вскоре пришла уверенность и невозмутимость, он как-то сразу стал отличать адекватных и неадекватных людей и уже сам выбирал, что ему слушать, а что можно пропустить мимо ушей.

Общаться с парнем из абсолюта было очень легко. Он жаловался, что когда попал сюда, то потерял свои очки. Он был очень вежлив, образован, прекрасно всё понимал, но чувствовалось, что он не особо разговорчив. Может говорить обо всем, но не делает этого. Наверное, потому что в душе он был очень деликатен, но это проявлялось лишь при общении с глазу на глаз. А может, это остаточное действие лекарств, которые как будто поглощали и амортизировали все появляющиеся эмоции, оставляя лишь чуть-чуть, какой-то след, да и то лишь для того, чтобы при указаниях медперсонала не застыть, а, испытав подобие чувства долга, что-то делать. А может быть, потому что Паша крепкий, молодой мужчина, который легко догонит. Но, когда в следующий раз его будет сопровождать куда-нибудь в другое место полная женщина, он все-таки схватит из ее рук свое личное дело со всеми диагнозами и убежит, чтобы прочитать. Затем он сам вернется обратно. Больным категорически запрещено читать свои дела, а ему так хочется.

Но в ответ на вопрос: «Почему вы, придурки, колетесь?» — Паша услышал непонятную фразу, непохожую на бессмысленную билеберду из нелепо подобранных слов, которую мог бы сказать псих. Но уловить здравого смысла он тоже не смог. На мгновение он пристальнее посмотрел на парня. Как откусив яблоко и увидев, что оно червивое, решаешь, что с ним делать. А вдруг это вообще полный псих? Не из тех, что ковыряют в носу, делая это сразу двумя указательными пальцами сразу в обеих ноздрях, и не из тех, у кого в голове музыка, а настолько ненормальный, что даже кажется нормальным? Но потом успокоился. Выглядит, как задрыга, соплей перешибить можно, здесь за наркоту, а значит «свой». Подержим месяц-другой, подкормим и пинком под тощую задницу, выпустим назад, колоться. Но фраза смысла явно не имела. Парень сказал явную бредятину: «Ты — это Вы». Что за «Ты — это Вы»?

Уже вечером, вновь сидя у себя дома и попивая пиво, Паша наконец-то понял этот смысл и сопоставил услышанное от него с тем, о чем думал сам, и сформулировал предварительный, но уже какой-никакой вывод, почему же, всё-таки, человек начинает употреблять, несмотря ни на что. И всё оказалось так просто, что стало тупо противно. И обидно, обидно за людей, а еще почему-то за себя.

Паша почувствовал, что он становится уже старым и не успевает за стремительно бегущим вперед временем. Ни физически, ни интеллектуально, а особенно духовно. И вроде только начал жить, кажется, что лишь вчера вернулся из армии, устроился, но оглядываясь вокруг, стал замечать новые вещи, к которым просто не знает, как отнестись. И задать какой вопрос будет правильнее — откуда они взялись? Или что такого случилось в нем, что он заметил это? Пиво… оно словно некий положительный заряд, который сейчас вольется и уравновесит накопившийся за день негатив, рождающий очень простые мысли, но от которых действительность приобретает уже не столь определенный вид, а некий вопросительный оттенок. И этот оттенок — время, которое ничего не оставляет неизменным. Как изменится всё, когда он выйдет на пенсию, примерно через тридцать лет? И думая о настоящем и о прошлом, по каким-то признакам и вехам он стал пытаться предсказать, каким будет это будущее. Но только ничего из этого не вышло. Он вспоминал прошлое, когда его самого еще даже не было, но он смутно слышал о нем по рассказам родителей, по старым фильмам и просто интуитивно. И он анализировал настоящее, то что видел перед собой, не вынося никаких заключений от себя, не делая выводов. А перед сном, ворочаясь в постели и постепенно забываясь, он все пытался представить, каким же будет то далекое будущее, если всё пойдет вот так же вот, такими же темпами, в том же направлении и в той же манере…

Тихо… утро… он открыл глаза. Его комната, вся мебель и вещи уже незнакомые, другие, а предназначения некоторых из них он вообще не знает. Но комната та же. Вид из окна не изменился тоже — стена бетонного новостроя. И всё. То есть, как и должно быть. Самочувствие вроде неплохое, но что-то не то. Обычно, просыпаясь, он чувствовал себя иначе. Внезапно он понимает, что не чувствует утренней эрекции. Ни вообще, ни в частности. Когда он протянул руку, чтобы потрогать, что там есть, то не смог нащупать, а когда сел, то понял, что мешал огромный пивной пузень. Вставать было тяжело. Но, напрягшись, он сел на кровати. Как медбрат, он почувствовал пусть слабенький, но укол шейного остеохондроза. Это надо взять на заметку и быть в следующий раз более аккуратным. Когда он сел, то поначалу не обратил внимания, но теперь отчетливо почувствовал, что в будущем будут жить одни ленивые халтурщики, тридцать лет прошло, а эти ублюдки так и не научились лечить геморрой. Посмотрев на свою руку, Паша увидел более густой и черный волос, а также высыпания в виде веснушек по всей поверхности, свойственные пожилым людям. Ногти на ногах были противными, желтыми, толстыми, и как будто откусанные кусачками, наверное, так оно и было, потому что отрезать их ножницами было явно сложно. Его ноги были гораздо толще, с синими выступающими венами, причем, когда он сидел, по бокам образовывались складки. Пройдя в туалет, сходил нормально и убедился, что в этом плане здоров. Еще раз попытавшись определить, работает ли хозяйство, окончательно обнаружил, что нет никакой реакции, ни даже каких либо прежних ощущений. «Промчалось тридцать лет, теперь я импотент», — выговорил Паша самое первое, что пришло на ум. Да и какая разница? В туалете всё, конечно же, было электронное и управлялось голосовыми командами. Но разбираться не хотелось, поэтому, открыв сломанный сливной бачок, как обычно, вытащил помпу, чтобы стекла вода.

Робот-домработник находился в режиме подзарядки, и Паша решил не включать его. Телевизора вообще не было видно. Осмотревшись, он увидел непонятное пустое место на стене, именно там он расположил бы телевизор. Осмотрев место как следует, понял, что экран телевизора вытягивается из рулона, закрепленного на стене, как туалетная бумага. Вытянув лист до конца, Паша пошел назад к кровати. Теперь он уже не сидел в кресле, а только лежал. Кровать была последней модели, встроено было абсолютно всё и в туалет можно было не ходить пешком, то есть вообще никуда не ходить. Паша вспомнил, что в следующей модели будет еще больше всего, и туда добавят чуть ли не голых женщин, и что у него, как у постоянного клиента, скидка.

Телевизор включался совершенно невероятным способом. Паша с ужасом вспомнил, сколько усилий он совершал раньше, нажимая пальцем кнопки на пульте. И вот, наконец-то, решили проблему таким вот гениальным способом, раз, и всё. Просто невероятно, как до такого не додумались раньше. И всего-то требовалось только вот так вот подойти к этому вопросу. Пожалуй, эту идею даже можно будет воплотить в прошлом. Но там, скорее всего, не будет того, что для этого нужно, а взять это будет негде, а сделать нечем и не из чего.

Попутно он изучал ассортимент пива. Ну нифига себе! Пиво с мескалином! Потом он вспомнил, что произошла легализация, только специально для населения стран Азии, с целью уменьшения их численности хотя бы до пяти миллиардов, а его новый сосед по коммуналке — китаец и выронил свою карточку, по которой теперь всегда можно без проблем взять. Аннулировать ее он поленился, поэтому вот.

По телевизору начались новости. Ну хоть тут всё по-старому. Мэр города прежний, губернатор тоже… А что это за Демократическая Республика Уралия? Ну да. Процесс распада СССР продолжился. Теперь вот и Россию-матушку… Твари, сволочи! Такую державу просрали! Паша был действительно расстроен. Так что теперь этот уже не губернатор, а президент Уралии, а тот не мэр, а губернатор. Вот так и добиваются повышений, сами создавая рабочие места.

Паша понял, что новый способ управления телевизором позволяет еще и перематывать новости взад-вперед, можно посмотреть любой выпуск, за все времена, а также этот способ позволяет делать множество других вещей, поэтому теперь ему было ясно, почему у него на ногах так неровно подстрижены ногти.

По телевизору он увидел рекламу фильма «Ирония судьбы». Через тридцать лет вышла уже третья часть. Предлагали бесплатный компакт-диск, из вторсырья, с личными автографами в виде отпечатков губ всех актеров, чтобы хоть как-то уменьшить размеры свалок, распределив мусор равномерно по всему населению. Паша стал читать краткое описание нового фильма, написанное в каком-то новом, видимо, популярном, стиле, да и сам фильм явно был современный, а для завлечения покупателей использовались новейшие разработки в области внушения, НЛП и гипноза.

«Это просто невероятный, просто потрясающий фильм, нигде и никогда не должен существовать человек, который не смотрел его, потому что он должен быть обязательно посмотрен и никаким образом не посмотрен быть не может…»

«В город Москва в королевстве Московия случайно попадает Тахтенбек, наркоман-в-руке-баян, убитый горем и декстрометорфаном, он попал в колодезь, а вылезти не может…»

«А в Ленинградской Коммунистической Республике, в блоке Петергов, с грудями, что наощупь — силикон, его ждет муж Калибан, прекрасный экземпляр — гермафродит…»

«И чтобы лобызанья увидать, не надо многого — лишь пару MMS, и мы откроем файл «вторая часть», попробуй ты порнушку посмотреть, и наши цены вас приятно удивят».

Паше почему-то очень захотелось обратно. В свое знакомое, понятное и только его время. Конец первой главы.

Приемная . Путеводитель