Предисловие

Когда садишься писать, то самое сложное – форма. Уже ясно о чем, но – как? Художественной литературе известно множество форм, но пишется нечто междужанровое, и все они – формы – оказываются неподходящими. Попытка втиснуть желаемое в известные и принятые рамки неизменно ухудшает результат, делая его лишь условно удовлетворительным.

То, что лежит перед Вами, должно было бы стать своеобразными автобиографическими заметками. Но желаемое повествование оказалось бессмысленно многословным и скучным, и остались лишь разрозненные отрывки, которые я счел единственно возможными. Все остальное – в корзину! Отрывки эти получили некие названия – скорее по ощущению, чем по содержанию – и между собой формальной связи не имеют. Связь же иная – прерогатива читательского воображения.

Апокриф

…Но День не может длиться вечно, ибо Ночь – без конца. То, что люди привыкли называть словом “день” – лишь блаженная иллюзия, выдуманная ими…

Реминисценция

Был ли Иоанн Богослов ясновидцем, или же все сказанное им – лишь трактуемая случайность? Впрочем, – что за разница!? “Каждому воздастся по Вере его.” Так неужели же не страшно неверие, ибо неверие, – а по нему тоже воздастся – приведет к небытию. Сложно поверить, принять, осознать, что кто-то может сам, по своей воле, желать себе небытия. Но – не верят, но – желают, но – …

Теза

…У каждого человека лишь только два пути – Христов или Антихристов. Даже верующему беспредельно трудно избрать Христов путь, а уж без веры – лишь Антихрист возможен. Явившись мессией, Иисус повторил сотворение мира Богом – боль свою очеловечил, возведя в любовь. Мы же – хотим или не хотим – повторяя Христов ли, Антихристов ли путь – тоже творим – одни Веру, – и Любовь, – другие – неверие, – и Ненависть. И у каждого из нас рано или поздно бывает свой день первый, день второй, день третий… Для меня – всегда, наверное, – идет день шестой…

Подслушанный разговор

Пушкин

Танечка, Танечка! Всеми почти уже забыта ты, так многое предопределившая. Лишь гитара твоя волшебная горьким напоминанием о неподкупности времени лежит скромно в одном из залов Музея… Танечка! Танечка! Благослови тебя Господь!

Красная площадь

По Гоголевскому – мимо Гегеля сидячего – минуя – вот уж действительно голая реальность – или сюр? – громаду Министерства обороны. Потом – Красная площадь – справа – Исторический музей. (Это здание маленький Лева Розенфельд, увидев впервые – года три ему тогда было – назвал шоколадным дворцом с глазурью. Вспоминал ли это когда-нибудь Председатель Моссовета Лев Борисович Каменев? Неизвестно. Но знаю, что жена его, Ольга Давыдовна, – в девичестве Бронштейн, – написала об этом своему брату в Мексику. Может, именно поэтому в “Последнем патриархе” Маркеса фигурирует Площадь Шоколадного Дворца в далекой стране.)

Два одураченных истукана сторожили (от кого?) – прах величайшего из грешников, возведшего грех в благодеяние. Но – и плакальщик он был величайший, но – и каялся истово, и грехи его – давно Господом отпущены и прощены. О чем думал он, сидя в уютном домике в Швейцарских Альпах с Инессой Теодоровной Стефани – и убеждая ее в огромном будущем почти неизвестного тогда, читающего часто в эмигрантских кругах некоего Осипа Эмильевича – фамилию его тогда не знал почти никто? О чем думается у величайшей из усыпальниц человечества? “Sic transit gloria mundi” – Прошла ли она для него? или – еще не наступила?

Отчего настроение называется паршивым – от парши, параши или пороши? Роса и росток – не один ли корень? Как не один ли корень истинности, истовости и истошности? Многих я об этом спрашивал, но никто – или почти никто – не хотел говорить со мной об этом, отмалчиваясь, отнекиваясь или отмахиваясь. (Кстати, может, и у этих один корень?) Читать дальше