Самые роковые ошибки мы совершаем спьяну или уж сдуру. Эту расхожую истину Семен Епифанов съел, будучи студентом ИЭНМ. Съел, но не переварил, как следует; и многое в его жизни случалось наперекосяк именно в дни, когда разум мутила наука или сверх меры выпитая водка. Так было и в этот раз, в самом начале зимней сессии.

А сессия подкралась как-то внезапно. Вот он и думал, взбираясь на пятый этаж родной общаги: “Как же так?! Только Новый Год встретили, скоро Рождество случится, а он должен забыть все радости нашей скорбной жизни?! Должен… Боже! Бля… — контрольную по отраслевой надо! И экзамен девятого! Совсем охренели!” От этой мысли его мотнуло в сторону и, тяжелая сумка с размаху врезалась в стену. “Балтика № 9” полилась, пенясь, обильно и как-то неприятно увлажняя штаны.

— Твою мать! Боже, за что ты не любишь меня?! — Семен с нехорошим изумлением глядел на ширившуюся лужу, потом рванул “молнию” и принялся лихорадочно подсчитывать ущерб. Из восьми стекляшек пива в живых осталось только пять. Правда, водка и пузатая, этакая экзотическая бутылка “Джина” были целы. Коробка конфет, вспоротая стеклом, кисла и превращалась в дерьмо. А это уже очень точно означало: Рождественского подарка Зинаиде не выйдет, — зачет по английскому языку становился сомнительным.

— Мать! Твою мать! Что твориться! — Он выставил уцелевшие емкости на ступеньки и вывернул сумку над урной. В комнату вошел совсем в обреченном настроении.

— Че эт ты застенчивый такой? — Толян взирал на друга одним веселым глазом — второй еще смотрел в книгу.

— Пиво разбил. Че! Три бутылки! Но это только — раз. Алексеевич наши чертежи не сделал — грипп его, осла старого скосил! Это — два. И Натаха с Ленкой сегодня не придут — вечерок получается совсем траурный! Нормально?!

— Да ладно тебе, Сема. Натаха… Нам к зачету готовится надо, а не о твоих ледях думать. Давай сюда пиво, — он отбросил книгу и поднял второй глаз.

— Посуду прихвати, а я колбаски порежу, — добавил Андрей, лениво потянувшись к свертку.

От пива с ломтем “Одесской”, а может от двух рюмок “Особой” Епифанову полегчало. В дыме сигарет, лихом студенческом словоблудии траурный вечер приобретал более радостные очертания. Магнитола хрипло пела с подоконника, то голосом Фоменко подбрасывала очередной стеб. А когда Андрей Рогов начал вещать о прелестях Светланы Полянской — молодой аспирантки физмата и, по совместительству, дочки деканши, Семен вдруг вскочил и провозгласил:

— Да хрен с этими чертежами! И с зачетом тоже! Один раз мы тут живем, и должны быть глубоко счастливы!

— Во! — подхватил Толик. — Счастливы! А не горбиться под тяжестью идей Гука, Дальтона и прочих Ньютонов! Наливай — тост имею!

— Эй, а водяры то тю-тю!

— Точно — иссякла гадюка…

Толян вперил вопросительный взгляд в Епифанова.

— Может твой “Джин” вскроем? — осторожно предложил он. — Этикетка совсем откисла — Зинаиду таким подмазывать не солидно…

— Даже позорно. Этот напиток не фирменный — самопал какой-то. — Рогов с видом знатока осмотрел темную, липкую от пива бутыль. — Надо же — сургучом горлышко залили, а акциза нет. Не… Зинаида на такое не купится. Ну а нам сойдет.

— Вскрывай! — решился Епифанов.

Сургуч Андрюха удалил, обив рукоятью ножа, с пробкой же пришлось повозиться, но и она поддалась: скрипнула, провернулась и вдруг вылетела с орудийным грохотом. Из недр бутылки, грозно шипя, выползал язык сизого дыма. А студент выронил сосуд, в ужасе выпрыгнул из-за стола.

— Ложись! — крикнул Семен и опрокинулся на пол в поисках укрытия.

Толик сидел на месте обомлев; из части тела ниже спины тоже слышались громкие трубные звуки; в комнате запахло серой. Его раскосые глаза зрели север и юг теперь одинаково хорошо. Сама бутылка откатилась к двери санузла и шипела, гудела, в собственных потугах рождая облако, быстро обретавшее плоть.

— Джин, бля!.. Джин! — стоя на четвереньках, возвопил Епифанов. — Господи! За что?! Чем не угодили, да святится Имя Твое! И все дела Твои! Господи!

Он яростно крестился то левой, то правой рукой и не забывал отползать к выходу в общий коридор. Слово “джин” по-своему стимулировало научное сознание Рогова: он рухнул на колени в двух метрах от существа, скрестил руки на груди и вдохновенно произнес:

— Повинуюсь и слушаю! Я… я… мы…

Дальше его словарный запас как-то быстро съежился до расхожих местоимений, а глаза стремились отделиться дальше от соображавшей тупо головы. С существом так же происходило странное: оно яснее обретало облик девы. Юной, симпотной, как фотомодель из журнала или Светка Полянская. Сверкающий бисером, до бесстыдства прозрачный пеньюар смотрелся не по сезону; быть может, из-за этого ее изящное тело имело бледно-синеватый оттенок. Синеватый. Но общего впечатления это ни разу не портило. Вот только ступни ног почему-то оставались в бутылке.

Рогов, разумев, что перед ним не ужасающий демон, а объект скорее эротичный, задышал чаще. Губы его вновь стали вспоминать части русской речи.

— У нас тут водка закончилась. Совсем ни капли, — начал он. — И мы как-то не догадались, что вы там прячетесь. Иначе бы…

Он не договорил — входная дверь распахнулась. Сметая набожного Семена, в комнату ворвалась тетя Ася. Бывшая комендантом по должности и состоянию души, она не переносила шума и беспорядков.

— Вы с ума посходили?! Петарды взрываете?! Епифанов! Встань с пола! С тобой говорю! — В поисках других улик преступления Ася Тимофеевна сделала шаг вперед, и тут увидела существо — Ооо!.. Бесстыжая! — Она застыла разгневанной статуей, бледнея и запасаясь воздухом для нового фрагмента беседы. Однако, когда ее взор обнаружил, что ноги девицы растут из бутылки, беседа не состоялась. Ася Тимофеевна круто развернулась в прыжке и бросилась прочь с воплем: “Милиция!”

Первым обрел здравый смысл Рогов. Он захлопнул дверь и запер оба замка. Встревоженная криком коменданта, общага пробуждалась. Анатолий тоже пришел в движение: вылил остаток пива в стакан и принялся направлять жидкость в себя, звонко стуча зубами о стекло. Семен же, заняв вертикальное положение, сумел полнее оценить анатомию существа; окончательно осмелел и спросил — А… вы из бутылки вылезли? Джин? Да?

— Джина, — ответила девица. — Вызывали зачем?

— Стоп, стоп… — Рогов небрежно отодвинул Епифанова, подступил ближе.

— Джина… Имя какое поэтичное! Скажите, а вы все можете?

— Все. В пределах настоящей эзротантрической конструкции. Словом — почти все. Так говорите: если водка нужна — сколько? и каких сортов?

При упоминании о водке, зрачки Толяна мигом вернулись из полярных областей к носу. — “Смирнофф” три бутылки! — выпалил он. — Только фирменную!

— Да погоди ты! — Андрей обернулся к двери; стук Саида — дежурного по этажу, становился требовательным, оттуда же доносились чьи-то возмущенные возгласы. — Джина, дорогая, ты можешь их всех усыпить? Усыпить — так, чтобы о сегодняшнем ни один ничего не вспомнил!

— Особенно Швабру нашу — тетьку Аську! — вставил Епифанов. — И — скорее! Они сейчас дверь вынесут!

— Так! — В руках Джины появился блокнот и карандаш. — Усыпить всех в общежитии. Лишить памяти о сегодняшнем вечере…

— И три “Смирнофф”! — напомнил Толик.

— …и три “Смирнофф”. — Поставив жирную точку, Джина исчезла в недрах бутылки.

— О! — Через миг воскликнул Толян: с глухим хлопком на столе материализовался заказанный напиток, а в коридоре вдруг наступила тишина.

— Сработало! Андрюха, ты видишь?! Сработало!

— Еще порадуемся, Сема! Ух, будет! Только посмотрю, что с этими. — Он осторожно открыл дверь и выглянул в коридор. Ковровую дорожку до лестницы устилало с десяток сраженных Морфеем тел. Старшекурсник Женя прикорнул совсем неловко, сунув голову в мусорное ведро. Рядом почивал Алексашка с дымящей в зубах сигаретой; дальше — Гунтер, еще дальше — его очки и сковорода. Чело Берендеева стало пьедесталом горячей яичницы, и тот, поглощая желток, сладко чмокал губами. Строгий Саид, наконец то обрел успокоение, вжавшись носом меж ягодиц тети Аси.

— Мм…да, натюрморт… — Епифанов задумчиво оглядывал мир по ту сторону двери. — Что делать с ними будем? Убрать бы надо…