— Не все думают так, — упрямо повторил Кор. — Говорят, женщина, что была с тобой…

— Называй ее — Эвис.

— Она защитила тебя, имея власть над Тогом. Может твоя спутница обладает тайным знанием или диадема в ее волосах дает силы? Я хотел спросить у нее. Завтра мне придется вернуться в Ланатон и все рассказать Апи. Наверное, для хранителей ваша история будет интересна.

— Диадема… — Грачев встал, зажег бронзовый светильник. Уже смеркалось. Он с трудом различал лица аоттов, скрытые синими тенями.

— Растопи очаг, — сказал он Нейсу. — Скоро должен вернуться твой отец. Значит дело в диадеме? Кто тебе говорил о ней?

— Хетти. Мне нужно описать хранителям украшение в точности. Покажи ее.

— Хорошо, — после некоторого раздумья согласился Грачев. Охотник что-то знал о Голубой Саламандре, следовательно, у Дома Тога он дожидался их не случайно: было ли в том рядовое любопытство или интерес более значительный — предстояло выяснить.

Главное, диадема признана. Это сулило скорое разрешение ее загадки, а может и нет. Возможно наоборот: Голубая Саламандра втягивала в водоворот неприятных проблем и даже факт ее наличия представлял угрозу для жизни. Предсказать, какие отношения сложатся теперь с аоттами, после недвусмысленного обвинения, брошенного Кором, Грачев пока не брался. Но стало очевидно, что он должен быть предельно осторожен в словах и поступках.

Отыскав в потемках дорожный мешок, Андрей осторожно. извлек диадему, завернутую в тонкий аттлийский шелк и почувствовал, как ладонь Эвис коснулась его щеки.

— Хетти пришел? — спросила она. — Уже ночь?

— Еще не пришел и уже ночь. Поэтому спи, — прошептал он, рассудив, что ее присутствие сейчас нежелательно.

— А ты не думаешь, что я тоже бываю голодна? Нужно разжечь огонь, вскипятить воду, — хронавт проворно соскользнула на пол, встряхнула, разгладила волосы и вышла, опережая Грачева.

— Нейс уже занят очагом. А это сам Кор из легендарного Ланатона, — пояснил Андрей, неторопливо освобождая диадему из расшитой золотом материи. — Я с ними давно толкую об этой вещице. Дело в том, что молодой человек решил: Голубая Саламандра — именно так ее называют в Аттле, — поймав пылкий взгляд внука Апи, подчеркнул он, — дала тебе власть над Тогом. Представь себе! Он думает, что пользуясь некоей таинственной силой украшения, ты посмела помешать чудовищу разглядеть во мне злого демона. Однако, он и не догадывается об одном маленьком секрете этой диадемы. Секрет, который сведет на “нет” все его вольные измышления. Только о нашей невеликой тайне я умолчу. Оставлю хранителям.

— Ее тайна слишком значительна, чтобы говорить вслух, — раздался голос Хетти.

Он появился настолько тихо, что и Грачев, увлеченный представлением сокровища хронавта, не услышал мягких шагов. Охотник поставил на лавку корзину, зажег свечи в искрящемся трахитовом подсвечнике, потом бережно взял диадему из рук Нейса.

— Если она та самая, — произнес Хетти, поворачивая украшение над языками трепещущего пламени. При этом в движениях его синих глаз Грачев не смог прочесть ничего.

— Странный металл. Похож на серебро, но легче, нечто небесное… идеальный материал для чудесных изделий, — заключил он и принялся выкладывать из корзины овощи, шарики сыра, пахнущие горячим хлебом лепешки.

— Значит то, что говорят о ней в Ану — правда? — спросил Кор.

— В Ану никто не знает истины. И то, что ты слышал там сегодня — пустая болтовня. Можешь еще расспросить Апи, но разве когда-нибудь старик говорил тебе достаточно много? Хватит пока об этом. Гости заждались, — Хетти сделал жест приглашающий к столу. — Потом, если пожелают, они сами расскажут, что заставило совершить их долгое и опасное путешествие.

Ужин длился в полном молчании, словно какой-то скорбный ритуал. Поглощая сладкие томаты и скрипящий на зубах сыр, Грачев наблюдал, как Кор бросает горячие взгляды на украшение, то на Эвис. Еще он чувствовал, как его подругу все больше одолевает волнительное нетерпение.

Когда хозяин отставил пустую посуду и пробормотал благодарение земле, хронавт осмелилась спросить: — Хетти, Голубая Саламандра до того, как попала в Аттлу, принадлежала Земле Облаков. Ты знаешь ее настоящих хозяев?

— Вы одолели бесконечные просторы Аттины из-за нее? Что ж, пожалуй она этого стоит, — по губам аотта скользнуло подобие улыбки. — Эта вещь так стара, что у нее уже нет настоящих хозяев. Ни я, ни кто-либо другой в округе не расскажет о ней, кроме двух-трех легенд, смутных, полных противоречий. Когда я увидел ее на тебе, утром в пещере Тога — это было как вспышка, как озарение. Не сдержавшись я сказал: “Вот она — Голубая Саламандра!” — вспомнив изображения, что попадались на глаза еще при моей жизни в Ланатоне. Стоявшие на галерее рядом услышали мой возглас и тем я сослужил вам дурную службу. Суждения людей, не знающих всю правду, порой вредны и опасны, — заметив недоумение Эвис, уклончиво пояснил аотт.

— Чем же здесь знаменита Голубая Саламандра, если одно ее название внушает трепет и порождает немыслимые кривотолки? — спросил Грачев.

— Легендами… которые как мутная от времени вода скрывают то, что на дне. Вам интересно, почему я разглядел ее еще издалека и сразу вспомнил?

— По меньшей мере непривычно узнавать с восторгом то, чего даже не доводилось держать в руках.

Хетти не различил едкой иронии в замечании Грачева. Он попросил Нейса разлить горячий настой трав и, попивая из тяжелой чаши маленькими глотками, продолжил: — Впервые я встретил ее изображение, будучи мальчишкой лет десяти, непоседливым и любящим вникать во всякие пустяки, до которых взрослым не было дела. Так однажды, разглядывая роспись древних стен, мое внимание привлекла диадема, нарисованная тонко, неправдоподобно светлой краской, будто вобравшей синее звездное пламя. Она так резко контрастировала с тусклыми тонами, заполнявшими остальное пространство картины, что, казалось, только одна она реальна — окружающий же ее мир — сон.

Было в этом образе нечто притягательное, влекущее, но еще более пугающее, схваченное моей детской фантазией и недоступное остальным. Что? Я уже не могу объяснить словами через двадцать лет. Меня потом перестали пускать в хоры того зала, но я отыскивал изображения Голубой Саламандры в других местах.

Новые, несравнимые с первой чарующей силой, но по-прежнему воспаляющие мой интерес. На многоцветных фесках или золоченных рельефах диадема изображалась всегда как-то отвлеченно, вне всякой связи с сюжетом, словно художник случайно забыл ее, Меня это удивляло и злило. Я расспрашивал опытных в знании — в ответ — кто пожимал плечами, а кто указывал на Двери Хорв, вошедший в которые давал обет пожизненного самоотверженного служения избравшей его Сфере.

Но я не хотел променять свободу на призрачное могущество Сфер. Я любил тайны, но больше любил лес, горы, да и себя в них.

Я стал достаточно взрослым, чтобы ради одного желания отыскать разгадку, дать заточить свою неприкаянную душу.

— Прошедший через Двери Хорв получает большую свободу, чем не стучавшийся в них. Как раз после этого его душа и воля становятся действительно свободны, — перебил его Кор.

— Ты сам еще не переступил эту черту. Хотя тебе уже шестнадцать — ты живешь подсказками Апи.

— Я должен сперва принять обряд Тога. Потом успею сделать правильный выбор. И дед здесь ни при чем, — лицо юноши вспыхнуло от возмущения.

— Ты думаешь, разум, отягощенный сакральными знаниями, будет легким грузом для души? Даже человеку железной воли, принявшему необходимость, стены условностей и Законов становятся тесны. Мне ближе философия Лонкэ — песнь движения от покоя, познания сущего из себя. Я не хотел видеть мир чужими глазами, хотя двух моих мне было мало.

Но оставим вечный спор аоттов. Я рассказываю о другом, — убрав пустую чашу, Хетти занял обычную позу, сложив на груди руки, чуть подняв голову. Черные дуги бровей подчеркивали прямой строгий взгляд.

— Я уже прошел обряд Тога, когда однажды, пробираясь по ущелью на юго-западной окраине нашей земли, обнаружил изображение на огромном обломке порфира, несомненно обрушившегося вместе с частью карниза и застрявшего довольно высоко в разломе скал. Вырезанное изображение было настолько древним, что любой принял бы его за причудливое сплетение естественных трещин и неровностей камня — любой, только не я.