— Андрей!

На возглас Эвис он повернулся и в несколько прыжков очутился рядом.

— Он здесь! — Хронавт взволнованно указывала на существо, ползущее через камыши.

Темно-серое туловище было едва различимо в затопленных зарослях. Но вот ящер, хлюпая ластообразными ногами, выбрался на отмель. Теперь они смогли оценить его великие размеры. Подняв шею, он остановился, повернул тяжелую голову к людям. Долгие минуты, в жуткой тишине они неотрывно смотрели друг на друга.

— Не шевелись! — Прошептал Грачев.

— Это не экнеозавр. Вид совсем неизвестный! — в голосе Эвис смешался страх и восторг. — Он слишком медлительный. Я говорила тебе: мы успеем скрыться.

— Куда, безумная?! В болото?! Заклинаю — не шевелись! И молчи!

В тот момент рептилия ударила толстым хвостом, разбрасывая грязевые фонтаны, и двинулась к ним.

Кусты сандры служили плохим укрытием. Грачев без слов повалил Эвис и грубо прижал к земле. Оба они, полулежа, чувствуя дикое волнение и кристаллизующийся во всех частях тела страх, ожидали появления чудовища.

В эти минуты Грачев невольно вспоминал переломанные кости мемфийцев и мешки с золотом, ставшие для них проклятием мертвых стен Миет-Мет. На дне его сумки тоже хранилось несколько статуэток, украшенных редкими камнями, которые пленили его не безусловной ценностью, а некой таинственной экзотической красотой. Он был далек от суеверий, и все же золотой груз начал ощутимо его жечь. Слушая тяжелое шлепанье лап, Грачев сжимал копье — в настоящем случае оружие абсолютно бесполезное. Конечно, прежде чем быть раздавленным или растерзанным, он успел бы нанести неповоротливому исполину множество ран, но даже вошедшее во всю длину древко копья не убило бы и не остановило его. На маленьком островке суши люди были беззащитны против древнего властелина болот.

Когда над кустом нависла бугристая голова ящера, Грачеву казалось: неподвижные глаза щелями зрачков смотрят прямо на него. В приоткрытой пасти трепетал тонкий розовый язык. За двадцать-тридцать шагов ощущалось могучее дыхание твари.

— Достань хронопускатель, — негромко и твердо скомандовал Андрей. Он приготовился выскочить из тени листвы и в решающий миг дать возможность хронавту спастись.

Но и в этот раз удача была на их стороне: не найдя ничего привлекательного, ящер удалился, волоча ребристый хвост.

Только следующим утром они рискнули переправиться к гряде возвышенностей, значительно облегчивших продвижение на запад.

Дальше дорога лежала в обход обширных заводей и тростников, пересеченных звериными тропами. Стада быков и антилоп бродили по заливным лугам, а обилие разных видов птиц поражало даже искушенное воображение.

В день пятьдесят шестой от Торжества Гарта они вышли к широким водам, золотисто блестящим на солнце и странно волнующим еще издали. Высокий противоположный берег одевали леса. Их вид обрадовал Эвис и немного огорчил.

— Нам не обойти эту заводь до вечера, — сказала она, останавливаясь у медленно плывущих волн. — А жаль. Я тоскую по настоящему жаркому костру; по запаху смолы и деревьев.

— Мисс, нам не придется обходить эту заводь. Более того — это невозможно, — глядя на влекомое течением бревно, Грачев рассмеялся. — Перед тобою Рустм!

Тем же вечером, соорудив простенький плот, они переправились на правый берег величественной реки. Первый, пожалуй, самый мучительный этап путешествия был счастливо завершен. Теперь оставалось следовать путем мемфийцев все время по течению вверх, пока не появятся синие вершины Анхо.

Если судить по карте, к которой Грачев отныне был вынужден проявлять уважение, то от параллели, проведенной под Миет-Мет до границ страны Единорога оставалось дней девять пути. Этот берег был несравненно привлекательнее своей заболоченной противоположности, тянувшейся еще на многие десятки километров. Но и здесь они не могли не думать о неприятных сюрпризах дикого мира. В неведомых дебрях восточных лесов обитали оин-лохо — дикие люди. Торговцы из Мемфы доносили о них мрачные легенды.

На пятый день продвижения к верховьям Рустма произошел случай, значительно повлиявший на их судьбу и, в некотором смысле, ставший причиной потрясений для целого народа.

Во время короткого привала Грачев оставил Эвис у родника, бившего под сенью старых чинаров. Желая разведать дальнейший путь, он направился к утесу, срезанному наполовину рекой, но достаточно высокому, чтобы с его вершины обозреть близлежащее пространство. С утра он пребывал в благом настроении: следы оин-лохо не встречались, а каждый день все заметнее приближал их к цели. Не успел он подняться к первому уступу, как услышал призывный крик Эвис.

Ему потребовалось несколько минут, чтобы достигнуть стоянки. Однако, Эвис на месте не было. Их вещи лежали в прежнем порядке; нетронутый обед ожидал на куске холста, птицы беззаботно суетились в листве — ничто не могло объяснить внезапное исчезновение хронавта. Услышав во второй раз ее крик, он бросился к берегу и лишь успел заметить, как она уплывает по течению вниз. Он помчался сквозь заросли, перепрыгивая ручьи, то выскакивая на открытых местах, чтобы обозреть реку. Не видя Эвис, он просто бежал дальше, соизмеряя небольшую скорость течения и расстояние, разделявшее их в начале.

Не в силах объяснить, как Эвис оказалась в воде и почему она, дружная с этой стихией, будто вторая дочь Океана, была теперь беспомощна, его начали пробирать серьезные опасения.

Там, где Рустм делился на несколько рукавов, омывая длинные острова, Грачев остановился. Он не сомневался, что в быстром беге опередил ленивое течение, и, если Эвис не выбралась на берег раньше, рассчитывал перехватить ее, бросившись с невысокой кручи. Река не была опасна в этих местах: здесь не встречалось шипоголовых хищных рыб, обитавших в южных озерах, а крокодилы, выраставшие едва более метра, не проявляли агрессивности к человеку. И все же Эвис звала на помощь, чего не делала никогда без веской причины.

Постояв несколько минут, он повернул назад. Ее одежду он увидел вывешенной на коряге, упершейся в отмель у противоположного берега. И, поспешив туда, спрыгнул в воду с края сланцевых плит. Загадка разрешилась скоро: подобно речной нимфе, не убрав еще гирлянды водорослей, Эвис сидела возле тела мальчика лет 12-13. Его ноги, запястья рук были истерты веревками; на бледном лице синим пятном выделялись искусанные губы.

— Он жив, — опередив вопрос, сказала хронавт. — Конечно же, мы спасем его.

— Только о людях Единорога ты станешь думать не совсем хорошо… Он был привязан к этому плоту? — Андрей обошел вокруг связки кедровых бревен. Между куском воловьей кожи и подстилкой, приколотой сверху, топырилась травяная подушка, служившая для удобства лежащего. Сам плот был сделан прочно и аккуратно.

— А знаешь, моя наяда, все это не похоже на злостное убийство. Он — жертва обряда. И еще неизвестно, скажет ли он тебе “благодарю”, оставшись на этой земле.

Эвис отложила биорегенератор и изумленно взглянула на него.

— Нет, я не спорю. Спасти его мы обязаны, чтобы он потом ни думал о нас. Просто это судно — странное орудие убийства. Давай-ка перенесем его, пока мой обед не сожрали оин-лохо.

Оенгинар очнулся к вечеру и лежал без движений, широко открыв глаза, не понимая, жив он или омывающий его воздух есть эфир, который понесет к Дому Рэдо. Заметив светловолосого воина, извлекавшего из ладони ослепительный огонь, и склонившуюся к нему женщину, чьи руки словно дыхание добрых богов касались его груди, глаза же были ясны, как малахитовые зерна в амулетах первых жриц, Оенгинар утвердился — он уже мертв. Стало легко, даже радостно. Ложе из сухого мха казалось небесным облаком, а дым костра щекотал ноздри сладким летучим нектаром. Он улыбнулся, попытался встать, но женщина удержала его и заговорила сначала на языке аттлийцев. Выросший при Доме Обнаикона, он понимал почти все слова. Когда же она повторила на его родном языке, юный аттлиец снова уронил голову, с ужасом осознал, что он всего лишь жив. Эти странные люди спасли его; рядом, в нескольких шагах, катил свои воды Рустм.

Как он, рожденный Днем Белого Единорога, оказался привязанным к плоту в страшной дремучей глуши, Оенгинар говорить не стал, хотя вопрос незнакомцев нельзя было не понять. Он ответил, что Держатель Рода умер, кровь его светлого родича еще не засохла на алтаре, а больше ему не известно ничего. Он просто не помнит произошедшего потом. В последнем Оенгинар солгал: если перед ним действительно люди, пусть благие спасители, то они есть люди, и им ни к чему объяснять, кто и почему готовил ему смерть: им не надо знать, кто теперь молит богов о теперь невозможном.