Через несколько минут вернулся Олег с неизвестно откуда взявшимся ведром воды. Раздалось минутное шипение, и мы оказались в темноте. Вечер закончился, пора было расходиться. Олег тщательно запрятал ведро в близлежащих кустах, и мы вместе вышли из переулка. Был уже двенадцатый час, ночной город со своими огнями и безжизненными витринами поражал своим одиночеством. Но он был моим, как, впрочем, и я — его.

И теперь я знал, что связан какими-то невидимыми нитями со всем, что вижу, слышу, вдыхаю. С каждым домом, с каждым деревом, с каждым встречным человеком. И, даже оставшись в какой-то момент один, я все равно должен чувствовать эту связь. Так было и сейчас: рядом со мной шли люди, которых я узнал всего три часа назад, я почти ничего не знал о них, но это было неважно. Главное — то, что я не был для них чужим, как и они для меня. Я посмотрел на идущего рядом со мной Андрея и пропел:

Он посмотрел на меня и, в секунду поняв, что творится у меня в душе, подхватил песню. Так мы и шли, пели цоевскую “Ночь”, вдыхали полной грудью ночной воздух.

IV

Прошла неделя. Обычная неделя, каких было немало в моей жизни. Я учился, смотрел телевизор, — словом, жизнь моя текла, как раньше, но что-то во мне переменилось. Я стал более внимательно относиться к вещам, ранее казавшимся мне совершенно незначительными. Возможно, я стал менее эгоистичен, хотя это и громко сказано. Во всяком случае, я больше не бродил по незнакомым улицам, ища в воздухе свое “я”. Не уединялся, наоборот, завел несколько новых знакомств, больше находился с друзьями. И несколько раз я ловил себя на том, что боюсь потерять все это, забыть.

В то утро я проснулся рано. Сорвав с календаря листок с надписью “Суббота”, я с радостью убедился, что сегодня тот самый день. Наскоро умывшись, я оделся и съел завтрак, заботливо оставленный родителями на столе. Прочитав оставленную там же записку, я узнал, что вернутся они поздно, и, сделав все перечисленные в записке дела, я могу быть свободен весь день. Сегодня я хотел прийти туда пораньше: не знаю почему, но Павел очень заинтересовал меня, и сегодня я хотел увидеть его и поговорить с ним до прихода остальных. Возможно, я просто хотел поблагодарить его: ведь это именно он открыл для меня Костер, а я тогда еще не осознал этого, да и ушел он раньше всех.

Где-то около половины пятого я получил обещанную свободу и в прекрасном расположении духа вышел из дому. Весна была видна во всем: в воздухе, в деревьях, в прохожих, но, самое главное, она была во мне, и я это чувствовал.

Я шел по тем же дворам, улицам, как и неделю назад, по направлению к заветному переулку, а мысли мои текли по совершенно иному руслу, нежели чем в прошлый раз. На этот раз они не были грустными: я знал, что меня ждут, и сам пребывал в приятном ожидании. Это усугублялось еще и тем, что сегодня я должен был быть главным костровым: перед тем как разойтись, ребята торжественно возложили на меня эту обязанность.

Несмотря на то, что я хотел прийти пораньше, я шел медленным шагом, изредка пиная носком ботинка мелкие камушки. Времени было уже мало, а я еще не насладился как следует весенней улицей.

Костры. Каждый из нас костер. Огонь, разной степени величины и выделяемого тепла. Город, полный огней, горящих на основе личности каждого из людей, сам большой Костер, если уж на то пошло. Иногда огонь просто начинает тлеть, и тогда человеку нужны искры от других костров, чтобы гореть, как прежде. И, конечно, он сам должен дарить свои искры тому, кто в этом нуждается. Лишь тогда можно с уверенностью сказать, что твой огонь горел не напрасно. Эту своеобразную теорию я вывел еще неделю назад, когда уже в начале первого подходил к своему дому. Сейчас я обдумывал эту мысль, глядя на нее с разных точек зрения.

Размышляя об этом, я вспомнил чьи-то слова:

Как солнце… И опять же “каждый мнит себя солнцем или центром Вселенной”, а надо лишь быть или хотя бы стремиться к тому, чтобы стать небольшим, но теплым солнцем для других. Солнцем, выросшем из простого костра во что-то красивое, дарящее свои лучи-искры пусть даже серому небу остальных, не нашедших себя. Мне хотелось верить в это, немного утопическое, но, по моему мнению, самое оптимальное в теперешней жизни, и я верил.

Тут же всплыли другие, прямо противоположные мысли: Серость. Одна из немногих вещей, которых я ненавижу в повседневном бытии. Она засасывает, берет за душу и окунает в себя, где до поры до времени ты беспомощно барахтаешься. Отсюда и суицид, и ангедония, и прочая пессимистическая безысходность. И что самое неприятное, это происходит незаметно, но необратимо, если, конечно, вовремя не проснуться:

Немного передернувшись от этих мыслей, подло прокравшихся в голову, я облегченно вздохнул: ведь я проснулся вовремя, обошелся без всякой бритвы, и битва у меня не только вечером. “Я — живой!” — как сказал один из моих любимых писателей Рэй Брэдбери. И я жил, мой костер горел, и где-то там, внутри меня, наверно, зарождалось маленькое солнце, ненавидящее серость, отрицающее бритвы, мосты и подоконники.

Так же не спеша, вошел в переулок.

V

Пройдя немного вперед, я не увидел во всем переулке никого. Часы показывали без чего-то шесть, и я удивился: ребята говорили, что по их подсчетам, Павел всегда приходил где-то в районе пяти-полшестого. Подойдя к костровому месту, я решил подождать его появления.

Стрелки часов продвигались бесконечно медленно, но это не помешало им пройти, по крайней мере, полный оборот. Никто не появлялся. Лишь пять-шесть прохожих, довольно редких в этом районе, одарили меня своими недоброжелательными взглядами, проходя мимо.

Я сидел, скучая, вороша рефлекторно найденной палкой истлевшие угли, не решаясь вернуть их к жизни, потому что это всегда делал Павел, когда появились первые трое: Андрей и Олег с Денисом. Увидев, что я один, они заметно удивились. Андрей спросил, не видел ли я Павла, и, получив отрицательный ответ, нахмурился. Такая ситуация была явно непривычной. Мы расселись вокруг костровища, не разводя огонь, и решили подождать еще немного, после чего пошли бы на поиски. Вскоре пришли Саша с Колей, и, выяснив в чем дело, сели рядом. От хорошего настроения, с которым все пришли, не осталось и следа, и в воздухе висел немой вопрос: “Где старший?”

Темнота подкралась как-то неожиданно, сзади, и вот тут-то мы встали. Такой ситуации не припомнил никто, и было ясно, что случилось что-то непредвиденное. На лицах ребят была видна нешуточная тревога, да и мне стало как-то не по себе. Мы разделились на пары, и каждая пара выбрала себе свое направление поисков. Я был в паре с Андреем. Все договорились встретиться на костровище через час и обменяться добытой информацией.

Когда пары разошлись, я почему-то подумал, что надо было оставить кого-нибудь на старом месте, на случай, если пропавший объявится, но не решился сказать об этом остальным и вскоре забыл об этом, как оказалось впоследствии, зря.

Естественно, отпущенный нам с Андреем час, истек безрезультатно. Мы тщетно патрулировали окрестность, заходили в подъезды, спускались в подвалы, и вот, в начале девятого, мы возвращались с пустыми руками. С других концов переулка подходили другие члены поискового отряда, как вдруг все возвращавшиеся застыли на одном месте: около костровища сидела одинокая фигура, как-то странно сгорбившись, под его протянутыми руками горел маленький костер. Это был Павел.

На какую-то долю секунды на переулок обрушилась мертвая тишина, нарушаемая лишь тихим потрескиванием огня. Очнувшись, все ринулись к нему, окружив его тесным кольцом, наперебой спрашивая его, что случилось, почему он так задержался. Он улыбнулся и чуть хрипловатым голосом, не похожим на свой обычный, попросил всех сесть. Мы сели, каждый на свое место. Опять повисла тишина. Я слышал, как судорожно бьется мое сердце. Остальные были в таком же состоянии. Все пристально вглядывались в него, стараясь понять, почему их эталон неизменности, внешнего спокойствия и выдержки сейчас в таком странном виде. И, хотя лица Павла из-за темноты не было видно, во всей его фигуре было что-то, что никак нельзя назвать нормальным. Внезапно Павел зашелся в кашле, и тут мы увидели, что правая его рука была в крови… Дальше